Да что же я, про ведовство поминаю, все пытаюсь за жрицей Макоши повторять. Дура! Сколько раз бабка говорила: Любовь сильнее любого ведовства! А я и забыла… Сама-то она при мне так никого не пробовала исцелять, но…»
– Ты только прощение хочешь получить? – осторожно поинтересовалась Арина.
– Да. А чего еще-то? – удивилась Верка.
– А… ему помочь не хочешь?
– А разве можно? Ой, Арин, да ты только скажи – как, я все сделаю! – Вот теперь это была прежняя Говоруха. – Да что делать-то надо? – затормошила она Арину.
Осторожно взвешивая каждое слово, та рассказала, что слышала от бабки, как раньше женщины в самых тяжелых случаях лечили своих любимых – не обязательно мужей, бывало, и детей так спасали, и прочую родню. Главное, нужно изо всех сил желать человеку выздоровления, все свои силы на это направлять, не отвлекаясь ни на что другое. Вроде бы и просто все, да в этой простоте своя ловушка таится: уж очень тяжело отрешиться мыслями от каждодневных забот, очистить свой разум от мелкого и суетного, оставить в нем только одно желание – помочь, только одно чувство – любовь к тому, кого хочешь излечить.
– Любовь? – озадачилась Верка. – Дык, Аринушка, я… того… Макара своего…
– Вер, ну ты вспомни, что отец Михаил говорил: любовь она разная бывает: и христианская – к ближнему своему, и материнская, и сестринская…
– Во, точно! – Верка облегченно вздохнула. – Ты мне уже почитай сестрой стала. Значит, Андрюха твой – брат. Уж я расстараюсь, будь уверена! Все силы приложу.
«Сумеет ли? Впрочем, терять все равно нечего, да и жалеет она его. А для бабы пожалеть – уже почти полюбить! Хуже не будет!»
Вслух же сказала одно:
– Вер, ты только не для меня старайся, а для него, ладно?
А Верка уже вернулась к своему обычному деятельному настроению:
– Арин, а мне одной можно так тебе помогать или и другим бабам тоже? Глядишь, больше сил ему передадим – быстрее на ноги встанет.
– Вер, мы же не воду в опустевшую бочку наливать станем… Можно и другим, наверное, но тут не число баб важно, а искренность их. Каждая своим делится. Да и тянуть с этим нельзя – некогда ждать, пока из Ратного остальных созовешь.
– Вот еще, звать их! – фыркнула Говоруха. – Поди разбери у них, какая вину загладить хочет, от всей души стремится помочь, а какая за свою глупость на него же злобу затаила. Нетушки! Я всех наших позову, ладно?
– Ну Анна – понятно, Андрей ей родня. А остальные-то?
– Вот и посмотрим, кто что скажет!
Останавливать решившуюся на что-то Верку Арина не стала, и та, поправив сбившийся во время покаянных рыданий головной платок, чуть не бегом побежала обратно к крепости.
К огромному разочарованию жены наставника Макара, поднять весь бабий десяток на помощь Андрею не получилось. Вея и Плава отказались. Причину такого отказа объяснила Вея, а повариха после некоторого размышления с ней согласилась:
– Понимаете, бабоньки, – Вея обращалась сразу ко всем сидящим на кухне, – хоть и считается теперь, что мы в лисовиновский род вошли, и значит, Андрей для нас тоже родней стал, но прошлое одним махом не переменишь. Андрей – один из тех, кто Кунье городище разорял. Да и раньше у нас рассказывали про страшного воина с каменным ликом, который мою сестру выкрал. Хоть и понимаю я сейчас, что в тех россказнях больше страха, чем правды, но не могу совсем это отринуть, слишком уж оно въелось. Если бы год-два погодя – тогда бы я еще задумалась, да и то не знаю, согласилась бы. Для самой Арины с радостью постаралась бы, но Андрею, боюсь, только навредить смогу. Пусть и против своей воли.
Зато согласилась Ульяна, правда, причины своего согласия объяснять не стала, а обрадованная Верка и не спрашивала. Анна кое о чем догадывалась, но промолчала: не хочет говорить – и не надо. В своем праве.
Сама Анна согласилась без малейших колебаний: слишком уж многое в ее жизни связано с дальним родичем мужа, слишком уж близким человеком он для нее стал.
На следующий вечер Арина приготовила все необходимое для необычного «лечения». Да там той подготовки-то – несколько скамеек в горницу занести, чтобы всем места хватило. Правда, в этот раз Арине пришлось убедиться в правоте ее покойного свекра: тот не раз поучал сына, что, как ни готовься, как ни продумывай наперед любое дело, все равно рано или поздно что-нибудь да пойдет наперекосяк. Потому, приговаривал он, и нужен купцу изворотливый ум.
По счастью, ничего особого не случилось, просто девчонки лишний раз показали, что не стоит про них забывать. Причем даже не девичий десяток, а младшие: Аринины сестренки во главе с Елькой тоже явились дядьку Андрея лечить.
Уж когда и как они в тот день ухитрились подслушать женские разговоры, неизвестно; как подслушанное в их головах отложилось – тем более, но столько искренности и мольбы было на их мордашках, обращенных к Арине, что она не устояла – разрешила попробовать. Правда, сначала спросила Анну, дозволит ли она младшей дочери и свои силы к общему делу приложить. Боярыня только рукой махнула – пусть.
– Не зря, видать, Андрей Ельку еще младенцем на руках таскал, пусть постарается, коли и ты своих сестренок допускаешь. Вея говорила, она от кого-то тоже слыхала про такой обряд. Не помешают девчонки, а глядишь, и помогут: детские желания чистые да искренние, и посильней, чем у иных баб. Пусть взрослеют.
– Мы всем сердцем… – пискнула Стешка. – И Елька с нами… Она тоже хочет, чтобы дядька Андрей поправился… – и хлюпнула носом.
– Только уговор – не реветь! – нахмурилась Арина. – Слезы и сопли нам тут не нужны! Вы не оплакивать его пришли, а спасать! – и тут же подмигнула и легонько тюкнула сестренку по кончику носа.
Женщины расположились на скамьях, расставленных так, чтобы каждая хорошо видела лежащего на постели Андрея. Арина присела рядом с ним: и за руку можно держать, и лоб обтереть, и напоить. Ну а девчушки устроились прямо у ее ног, на половике. Повозились немного, устраиваясь поудобнее, привалились друг к другу, да так и замерли, уставившись на запрокинутое лицо с закрытыми глазами. Елька спросила шепотом:
– А уже можно?.. Ну любить его?
– Можно, милая, можно!
Сгущалась за окном темнота, в горнице колебались огоньки высоких свечей, загодя зажженных Ариной, и только дыхание нарушало тишину: негромкое, спокойное – собравшихся в комнате женщин, взрослых и еще маленьких, и хриплое, тяжелое – Андрея. Вроде бы и поодиночке все сидели, а все равно – вместе. И переживали – тоже вместе; даже хмурились и улыбались пусть и порознь, но почти одинаково.
Стешка с Фенькой, не сводя глаз с опекуна, вспоминали то могучего витязя, пришедшего из дремучего леса им на помощь, то осторожные прикосновения его сильных рук, когда он укладывал их, засыпающих, в телегу; то заново переживали смерть родителей и отчаянно боялись потерять теперь и дядьку Андрея (и почему его так боятся? Он же добрый! И Арина его любит! А он – ее! И все обязательно сложится хорошо – просто потому, что иначе и быть не может!)
