Только услышав, как в общий негромкий хор влились голоса Анны и Верки, Арина поняла, что и сама поет и… Вот оно – то, о чем толковала бабка! Арина не увидела – не дано, но почувствовала, что те самые невидимые и неощутимые облака, окружающие человеческое тело, здесь и сейчас слились – семь в одном! Вместо семи душ – одна, вместо семи желаний – одна воля, вместо семи надежд – одна уверенность! Одна великая сила – частица Любви и Доброты… чьей? Богородицы? Лады? Великой Матери?
Но что-то все еще шло не так, чего-то не хватало. Горницу переполняла исцеляющая сила, непререкаемая воля, перед которой отступает все что угодно, не требующие слов безграничные Любовь и Доброта, но все это не дотягивалось до Андрея, не лечило, не помогало! Арина чувствовала, что дело именно в ней, что это она чего-то не понимает, что-то делает не так, и отчаянно заметалась мыслью в поисках выхода.
«Почему не получается? Как же Настена делала? Нет, не то, тут не наговоры, не ведовство… Бабка говорила, не ведуньи это чудо творят, а обычные бабы. «Любовью своей, естеством женским согревают, защищают и исцеляют по праву Дарующих жизнь» – да, именно так!»
И вдруг пришло озарение! Право даровать жизнь – материнство… Вот оно, главное чудо! Именно им исцеляют! Значит, защищать и согревать?! Да где же человек лучше защищен и согрет, как не в утробе матери?! Значит, вот эта воля и любовь, заполнившая собой горницу, должна сейчас стать такой же утробой для беспомощного, как ребенок Андрея. И только Арина подумала об этом, как сразу же и поняла: действует!!!
Было когда-то у женщин право, непонятное и неведомое последующим поколениям, живущим в искореженном и почти исчезнувшем женском мире – спасать своих мужчин и воевать за них. Спасать вот так, когда никто больше не мог помочь, только любовью и надеждой. И спасали, и вытаскивали, порой вопреки всему. Только свои, родные и любящие, могли сотворить это чудо там, где бессильны оказывались лекари и знахари. Потому в Ратнинской сотне и не принято было, чтобы за ранеными ухаживали посторонние. Бабе, которая сидела при раненом муже или сыне, все старались помочь чем могли и от прочих бабьих дел иной раз освобождали безоговорочно. И не долгом оно почиталось – именно правом, таким же, как право на материнство, как право мужей уходить воевать. Потому что если лишить этого, то что еще останется любящей женщине, вынужденной раз за разом провожать своего мужа в неизбежность, отпускать и ждать, не имея известий – дни, месяцы, годы… Только право любить и спасать.
Потом, много позже, когда появились госпитали и больницы, ставшие в чем-то безусловным благом, это право у женщин невольно отняли. Да, обученные сиделки и сестры милосердия приняли на себя заботу о раненых и болящих, и они зачастую проявляли на этой стезе чудеса самоотверженности, спасая тех, кто оказался вдали от своего дома, но…
У женского мира отобрали его частицу, обделили и обеднили его, хоть и не желая того, но уродуя и коверкая. И так же, как отобранное яслями и детсадами у работающих женщин право материнства породило чудовищ, отказывающихся от своих детей, так и отлучение любящих женщин от права ухаживать за своими мужчинами неизбежно сделало свое черное дело, убив неотъемлемую часть души когда-то могучего, а ныне почти потерянного Женского Мира. Вроде бы от ума это шло – но во вред, потому что не от души и не от сердца. Потому-то через века ученые врачи изумлялись при виде подобного чуда исцеления: как это получается, вопреки науке, всем ее правилам и законам? Да очень просто! Это получалось еще и в те времена, когда ни правил, ни законов, ни самой науки еще и в помине не было, а значит, все эти правила и законы не для женской любви писаны!
Семеро женщин любовью и правом охранительниц и продолжательниц рода людского отняли Андрея у смерти, не за месяцы, а за часы, течения которых не заметили и сами, заново выносили и выпустили в свет готовую было прерваться жизнь.
Беспамятство Андрея тихо, незаметно и буднично перешло даже и не в сон, а в покой – благотворный и исцеляющий, и все семеро почувствовали это, как чувствует мать состояние своего ребенка. А потом… Может, это заметили все сразу, а может, первой углядела Арина, не отрывавшая от своего любимого и единственного глаз.
Чуть-чуть, едва заметно у Андрея раздвинулись уголки губ. Но это у любого другого показалось бы чуть-чуть, а на его каменно-неподвижном лике это было улыбкой.
Андрей лежал в окружении спасших его женщин и улыбался!
Андрей Немой улыбался…
