казался грандиозным, действительность превзойдет мечту. Император уже видел, что я за человек… В один прекрасный день мы еще встретимся с ним лицом к лицу. И все шансы будут в моих руках… Валанглэ пойдет за мной… Англия тоже… и игра будет окончена… Вот моя мечта… Есть другое…
Он вдруг замолчал. Долорес не спускала с него глаз. Она восхищалась им, и он видел в ее взгляде нечто большее, чем простой восторг. Он подумал, какую бы чудесную жизнь они могли бы вести вместе, где-нибудь недалеко от Вельденца, никому не известные, но всесильные…
Долорес встала и сказала ласково:
– Уходите, я вас умоляю. Пьер женится на Женевьеве, я вам обещаю это, но лучше – если бы вы уехали… Уходите… Пьер женится ка Женевьеве.
Он был счастлив. Хотелось бы услышать что-нибудь более определенное, но она и так сказала ему слишком много.
По дороге к двери его нога наступила на что-то твердое. Он нагнулся и увидел маленькое карманное зеркало в оправе из черного дерева с золотыми инициалами.
Он вздрогнул и поднял вещь.
Монограмма состояла из двух переплетающихся букв: Л и М.
– Л и М! Луи Мальрейх? – спросил он, быстро оборачиваясь к Долорес. – Откуда у вас это зеркало? Чье оно?
Она схватила вещь и стала рассматривать ее.
– Право, я не знаю, я никогда не видела этого зеркала…
В этот момент вошла Женевьева и, не видя Люпена, который стоял за ширмой, воскликнула:
– Ах, ваше зеркало, Долорес! Вы опять нашли его… Мы его столько искали… Где оно было?
И молодая девушка ушла, говоря:
– Тем лучше. Я скажу прислуге, чтобы не искали.
Люпен не двигался, крайне смущенный и тщетно пытаясь себе объяснить, почему Долорес не сказала правды.
Странная мысль пришла ему в голову, и он спросил:
– Вы были знакомы с Луи Мальрейхом?
– Да, – ответила она, пристально глядя на него. Он бросился к ней, крайне взволнованный:
– Вы его знали? Кто он? Почему вы раньше ничего не сказали? Отвечайте… я вас прошу.
– Нет, – сказала она.
– Ведь это же необходимо!.. Подумайте только! Луи Мальрейх – убийца! Чудовище!
Почему вы ничего не сказали?
В свою очередь, она положила ему на плечи руки и сказала твердым голосом:
– Не спрашивайте меня никогда об этом, потому что я никогда не скажу. Что бы ни случилось, никто от меня не услышит об этом, никто на свете, клянусь вам…
II
Не говоря ни слова, он покинул комнату. Свежий воздух немного успокоил его. Он вышел за ограду парка и долго бродил по окрестностям замка, громко разговаривая сам с собой.
– Что случилось? Что происходит? – говорил он себе. – Долорес знакома с Мальрейхом и ничего не сказала. Почему? Быть может, она боялась его? Быть может, она и сейчас боится, что он убежит из тюрьмы и отомстит ей, если она что-нибудь откроет?
Была уже полночь, когда он вернулся на дачу, которую он оставил для себя. Он сел обедать в очень дурном настроении и постоянно придирался к Октаву:
– Оставь меня одного… ты сегодня не можешь ничего подать как следует… Что это за кофе? Какая гадость!
После обеда, едва отхлебнув кофе, он долго ходил по парку, обдумывая историю с зеркалом. Наконец он решил, что Мальрейх убежал из тюрьмы, навел ужас на госпожу Кессельбах и, наверное, уже знает от нее историю с зеркалом.
Люпен пожал плечами:
– И сегодня ночью он придет и зарежет меня. Да нет, я, кажется, начинаю сходить с ума. Он вернулся к себе, лег в постель и тотчас же забылся тяжелым сном. Его терзали ужасные кошмары. Он ясно слышал, как в его комнате открылось окно, и ясно увидел черную тень, медленно и осторожно приближавшуюся к нему.
И эта тень наклонилась над ним. Он сделал невероятное усилие и открыл глаза… Проснулся ли он?
Легкий шум.
Кто-то брал коробок спичек со столика.
«Я сейчас увижу», – подумал он. Чирканье спички, свеча загорелась. Убийца стоял около него.
– Я не хочу… не хочу… – пробормотал Люпен.
Убийца стоял напротив него, весь в черном, с маской на лице и в мягкой шляпе на светлых волосах.
И вдруг он вспомнил: кофе сегодня за обедом имел вкус кофе, который он пил в Вельденце.
Он сделал усилие, закричал, приподнялся немного и упал без сил.
Но даже сквозь глубокое забытье он почувствовал, как черный человек расстегнул ему ворот рубашки и поднял руку. Блеснул стальной стилет, тот самый, которым были убиты Кессельбах, Чепман, Альтенгейм и многие другие…
III
Через несколько часов Люпен проснулся точно избитый, с привкусом горечи во рту. Несколько минут он лежал неподвижно, стараясь вспомнить, что такое с ним было.
– Как это глупо! – воскликнул он, вскакивая с постели. – Это был кошмар. Дурной сон. Если бы это действительно был ОН, то неужели, подняв надо мною руку со стилетом, он не зарезал бы меня, как цыпленка? ЭТОТ не стал бы колебаться…
Ни на полу, ни на окне не было никаких следов. Его комната находилась на первом этаже, спал он с открытым окном, и было очевидно, что нападавший влез в окно.
Но он не нашел ничего ни на наружной стене, ни на песке дорожки.
– И все-таки не может быть… – бормотал он сквозь зубы. Он позвал Октава.
– Где ты готовил кофе, который подавал мне вчера за обедом?
– В замке, начальник, как и остальное кушанье. Здесь нет печи.
– Ты пил этот кофе?
– Нет.
– А то, что было в кофейнике, выбросил?
– Да, конечно. Ведь вы нашли, что это очень скверный кофе. Вы выпили всего два глотка…
– Хорошо. Приготовь автомобиль, мы поедем.
Люпен приказал ехать без остановок в великое герцогство и приехал туда к двум часам. Он увиделся с графом Вольдемаром и попросил его под каким-нибудь предлогом задержать поездку в замок Брёгген делегатов регентства. Потом он встретился с Жаном Дудевилем в одном из кабачков Вельденца. Тот повел его в другой кабачок и представил ему маленького господина, бедно одетого – господина Штокли, чиновника гражданского архива. Они долго разговаривали, потом все втроем направились в ратушу.
В десять часов он приехал в замок Брёгген и сейчас же послал за Женевьевой, чтобы отправиться вместе с ней к госпоже Кессельбах. Ему сказали, что Женевьева уехала в Париж, получив телеграмму от своей бабушки.
– Хорошо, – сказал он, – но госпожу Кессельбах можно видеть?
– Барыня сразу после обеда ушла к себе и, должно быть, уже спит.
– Нет, я видел свет в ее комнате. Она примет меня.
Не дожидаясь ответа
