Объединённых сил Предела не доставало на то, чтобы рассеяться по всем городам и весям от края до края великих вод. Снимались деревнями, пустели городки. Для беженцев открывались Подгорные врата, и расступалась завеса Туманной рощи. Кожаные и лоскутные кибитки лурни въезжали в людские крепости и под сень эльфийских замков. Началась повсеместная осада.
Диана не бралась и представить, как контролировать этот механизм, каким трудом и сколькими бессонными ночами было оплачено его создание и подготовка. Сама она знала лишь ничтожно малую часть от всего процесса, этого хватало, чтобы прикинуть масштабы.
Герцог Нолан видел в Магистре и герцогине Кармаллора добрых гениев его умножившегося семейства и решительно не желал отпускать обоих из гостеприимного плена Хетани. Одной Выси ведомо, в скольких уголках Предела успевал перебывать за день Магистр, сколько раз он ступал по зеркальным полам Армалины, сколько раз входил под самоцветные подгорные своды, но, к удовольствию хозяина, неизменно возвращался, пусть на пару часов.
За минувшие две недели Ниери окрепла и, предварительно разогнав войско нянек, по нескольку часов возилась с малышами, вся сияющая от счастья и переполненная гордостью. Трей в любую свободную минуту рвался к ним, в тёплую тишину комнат, к сытому сопению и льняным макушкам; долгожданное выстраданное отцовство пролилось на него как бальзам.
Оба — Ниери и Трей — смеясь, но по правде серьёзно, для детей величали Диану матушкой.
Однажды, заглянув в детскую, Диана застала там нечаянную картину. Ниери не было, возможно, ещё не закончила с завтраком. Трей что-то упоённо рассказывал, нагнувшись над одной из колыбелей и изображая из пальцев нечто четвероногое, обстоятельно шагающее по борту.
А Демиан... Демиан держал ребёнка. Стоящий вполоборота к двери: склонённая голова, сложенные руки. Белая рубашка, и белая пена одеяльца, слившаяся с белым льном рукавов...
Диана попятилась, не отнимая рук`и от двери.
...Едва ли он слышал что-то из слов побратима. Во взгляде его, обращённом на чужого ребёнка, сквозила застывшая тоска.
Диана ушла; едва удалось ровно затворить дверь...
В тот поздний вечер, в вечер их прибытия, она всё же не удержалась в четырёх стенах. Настолько превосходило то, что поднималось в ней, тесня, и само её тело, и стены эти.
Гости щедрого герцога обошлись без потрясений, ничьё разбережённое застольем воображение не взволновало явление блуждающей по этажам призрачной женщины. Потому как, стоило Диане отворить дверь, в тот же миг открылась соседняя. С минуту Диана и Демиан смотрели друг на друга.
Для обоих явилось неожиданностью обнаружить, что герцог Нолан из неких невысказанных соображений приказал разместить их в смежных гостевых спальнях.
Так мало времени отделяло их от последней встречи, так сильно и непережито было волнение, что порыв души, как порыв ветра, бросил Диану в объятия, словно продолжение тех, на ступенях Звёздной башни, когда предельное напряжение минуты придавало искренности и лишало выдержки.
Похоже, она и впрямь поверила, что вновь оказалась в той минуте, скомкав и вырвав отделявшие от неё часы, в той минуте, когда близость к последнему пределу снимала маски и стирала дистанции. Потому что иначе как она могла сказать...
— Я хочу ребёнка.
Она услышала свой голос, словно запись прогона спектакля. Узнаваемый, но отделённый — предмет изучения.
Его ладони лежали на её плечах... отстранённо, словно... Бездна забери, словно рука едва знакомого — лицо да имя — друга друзей друзей, по случайности вставшего рядом, когда все сбились вплотную, позируя для общего фото.
— Это вид страданий вызвал у вас такое желание?
Вскинув подбородок, она издевательски расхохоталась.
Если бы страх боли отвратил её! Если бы сказанное было всего лишь прихотью! Но она слишком ясно поняла своё желание. Поняла его мотивы.
До сего мгновения она хранила молчание, даже в собственных мыслях. Потому как признаться себе... означало принять его смерть. Принять, что в этой жизни уже ей предстоит зажечь его костёр. Принять годы, десятилетия, быть может, — мира, где его нет. Признаться себе, что она желает пусть так, пусть не вчист`ую — обыграть смерть. Привести в жизнь, сберечь для жизни — пусть лишь часть его.
Её частицу.
Лишившись любви всей своей жизни, героиня утешается ребёнком. Ну до чего же банальный финал.
В Бездну!
— Я хочу ребёнка.
Это не было капризом, и просьбой не было, ничем из того, на что можно ответить молчанием, отмахнуться шутливой остр`отой.
Она требовала, требовала того, что была вправе требовать.
— Ребёнка, на которого заявит свои права Великий князь? Ребёнка, которого я — уже — не сумею защитить от притязаний запада? — с горечью спросил он. — Отдать свою кровь на откуп честолюбию Аргая?
В ответ она попятилась, качая головой в немом отрицании. Ударила его обеими ладонями в грудь, заколотила, по плечам, по рукам, отпустив поводья контроля, выплёскивая бессильную ярость, что взрывалась в висках и груди.
Он позволил ей изливать на себя свой гнев, не остановил её, не отстранился.
Демиан отвратительно прав. Она не сумеет противостоять Аргаю. В одиночку, без него.
Без него.
Гневный возглас прервался рыданием. Диана поникла, склонилась; стиснутые ладони безвольно соскользнули, зажатые между их телами.
Значит, у неё не будет и сериального утешения. Пилюли, подсластившей одиночество, потому что бессмысленно искать замену тому, кому замены нет. Только пустота.
Она закрыла глаза, приникла лицом к груди. Коснуться кожи, под ключицей, под шнурком амулета, под распущенной шнуровкой рубашки — ускользающий запах, запах холодного поля. Полынь... полынь — печаль, утрата... вдовья доля*.
(*символика полыни на Руси.)
— Если бы я мог изменить уже совершённое... — прошептал его голос. — Пройти по этому пути — вспять...
— Даже вам, Магистр, таковое не под силу, — возразила Диана. — Мы могли бы попытаться сберечь крупицы того, чем владеем. Но вот я спрашиваю себя: а имеем ли мы хоть что-то? — и не знаю ответа. — Она усмехнулась своей мысли. Отстранилась, и его руки бессильно опали, отпуская её. — Было насмешкой вспомнить то, кем мы были. Знать — и повторить всё заново.
Глава тринадцатая. Счастье не кончится никогдаДиана была не вполне уверена, спала ли в ту ночь. Не было погружения в воды забвения, лишь тревожное раскачивание на поверхности. Под смеженными усталостью веками проходили по зыбкой границе сна и дум образы — она отстранённо наблюдала их шествие — быть может, варианты будущего, или неслучившиеся возможности минувшего, или вовсе то, чему не дано было случиться, никогда и ни при каких обстоятельствах.
