произносил какие-то слова или даже части слов басом. — Вы все заодно, скоты! Проклятые рабы!
Гадать по поводу того, кому принадлежал голос, не приходилось. Похоже, служанка была права, и они действительно обезумели.
— Спрячься куда-нибудь, — Ренольд, неприязненно поморщившись, выразительно взмахнул рукой. — Под кровать, что ли, заберись.
Едва служанка выполнила указание, как дверь с шумом распахнулась.
— Где эта шлюха?! — закричал с порога Боэмунд, сжимавший в руке длинный, больше похожий на меч, окровавленный кинжал. — У вас, матушка, спряталась?!
— Боэмон! — воскликнула княгиня, оглядываясь на мужа. — Что ты себе позволяешь?! Что вообще происходит, сын?
— Не ваше дело, матушка! У вас эта дрянь?!
— Объяснитесь, ваша светлость! — потребовала Констанс. — Я ваша мать, государыня, или вы совсем утратили разум?! Не понимаете, с кем говорите?!
Княгиня вновь повернулась к мужу, ища у него поддержки, но Ренольд упорно молчал. Он лишь подал стражнику, перепуганная физиономия которого появилась в дверях, знак убраться, что воин и сделал с превеликим удовольствием.
— Ах, простите, матушка! — кривя рот в язвительной усмешке, фальцетом пропел княжич. — Я совсем забыл. Извольте, потаскуха Милитена пролила воду из кувшина прямо на меня. Я начал её учить, а тут подвернулся её муженёк... Где Анна? Я что, не волен в своих слугах? Я что, не князь здесь?
— Вы — княжич, наследник, — напомнила Констанс. — А князь, государь наш, его сиятельство сир Ренольд.
Боэмунд, до сих пор делавший вид, что, кроме него и матери, в спальне никого нет, с притворным удивлением уставился на отчима и произнёс:
— О, простите, ваше сиятельство, я вас не заметил... государь.
Поскольку князь молчал, Боэмунд, не глядя на него, продолжал, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Надеюсь, Господь положит конец этому!
— Что ты хочешь сказать?! — прямо спросила княгиня. — Чему Господь должен положить конец?!
— Произволу, матушка, — гнусненько усмехнулся отрок и поспешил добавить: — Слуг, ваше сиятельство, слуг... Которых вы прячете! — закричал он и затопал ногами. — Это мои рабы! Мои! Я волен делать с ними, что хочу. Захочу, перережу всех!
Повернув голову к Ренольду, Боэмунд изобразил что-то вроде поклона:
— Его сиятельство пригонят новых. Ведь правда, ваше сиятельство? Если только его самого не упечёт в башню базилевс, — добавил он очень тихо и, не дав никому опомниться, обратился к матери: — Где Анна?! Где сучка?! Здесь?! — Подбежав к шторе, княжич ткнул в неё кинжалом. — Нет! Может, здесь?!
Он проделал то же самое с другой портьерой, потом ещё с одной. Затем подошёл и перевернул столик, за которым часто сиживал бедный пилигрим из Шатийона во время визитов к даме своего сердца.
— Где она?! — взвизгнул отрок, хотя и прекрасно видел, что под столиком человек спрятаться не мог. — Ах вот она где, наверное?!
Разбушевавшийся юнец поспешил обратно к кровати и, встав на колени, заглянул под неё. Не увидев ничего там, он принялся тыкать в темноту кинжалом.
Это для Анны оказалось слишком. Девушка выбралась из-под кровати и с мольбами о помощи бросилась в угол. Чтобы настигнуть её, торжествующему княжичу надо было пересечь комнату, но на пути его стоял князь.
— Пусти! — потребовал Боэмунд, оказавшись перед ним. — Пропустите, ваше сиятельство!
Ренольд и не думал двигаться. Вообще-то отрок мог и обойти князя, но...
— Дайте мне пройти! — закричал Боэмунд, и голос его, проделав все возможные модуляции, завершил, в сущности, очень короткую фразу самой высокой нотой, на которую только оказались способны связки княжича. — Дайте мне пройти! Пустите меня! — Затопал он ногами. — Дайте мне пройти!
Слово «пройти» упорно не давалось ему, всякий раз оно получалось отвратительно, потому что голос неизменно «киксовал» на нём.
Тогда Боэмунд решил ужесточить форму своего требования и закричал:
— С дороги, сволочь!
Лицо Ренольда скривилось в нехорошей усмешке.
— Ну подожди! Доберётся до тебя базилевс. Посмотрим, как ты запоёшь! — княжич развернулся и сделал шаг-другой назад, когда услышал у себя за спиной:
— А ты мне сейчас ещё что-нибудь спой... птенчик. Кукареку, например.
Резко повернувшись на месте, Боэмунд шагнул вперёд и сделал выпад кинжалом, целясь в грудь князя.
Обе женщины, и служанка и княгиня, дружно ахнули. Остриё клинка устремилось в грудь Ренольду. Он отступил на два шага, уходя от смертоносного кинжала. Однако, промахнувшись, Боэмунд сумел сохранить равновесие и немедленно, сменив тактику, попытался ударить с размаху, как мечом.
На сей раз Ренольд, видимо, решил, что с него хватит и пора положить безобразию конец. Запястье отрока захрустело в могучих пальцах. Меч выпал из ослабевшей руки. Глаза пасынка и отчима встретились на секунду. В следующий момент он, сложив в кулак правую руку, коротко ударил по мерзкой физиономии княжича.
Ренольд разжал пальцы, и Боэмунд, не издав ни звука, рухнул на ковёр.
— Боже, — прошептала Анна, — что с ним?
— Ты убил его? — с испугом спросила Констанс.
Князь покачал головой и, крикнув стражника, велел ему унести лишившегося сознания пасынка[121].
Оставшись вдвоём с княгиней, Ренольд заключил мрачно:
— Он не посмел бы так вести себя, если бы не чувствовал поддержки.
— Вы правы, — согласилась Констанс. — Это сторонники патриарха. Это они настраивают его против нас... Послушайтесь мудрого Жерара Латакийского, ваше сиятельство. Езжайте к Мануилу.
Ехать к Мануилу? Ехать к Мануилу. Ехать к Мануилу!
То же самое говорил Ренольду и Ангерран, и другие приближённые, особенно те, кто был обязан своим благосостоянием и положением лично князю. В искренности их сомневаться не приходилось. Они советовали от души, не лукавя.
Что ж, славный коннетабль Иерусалимский Онфруа де Торон не зря указывал своему сюзерену на то, что Ренольд Антиохийский умеет слушаться добрых советов. В начале 1159 года Ренольд Антиохийский с дружиной, пройдя через Сирийские Ворота, отправился к разбитому подле стен Мамистры лагерю базилевса.
X
Говоря об императорах Византии, невольно представляешь себе долгобородых, седовласых старцев с мудрыми, но строгими глазами. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, уж эти-то ребята знают, что делают, как-никак у них за спиной жизнь!
Что до мудрости, то, наверно, так оно и было. Константинополь всегда славился своей дипломатией. Двор любого из базилевсов мало походил на дворы тогдашней Европы, где всё было устроено этак по-деревенски просто: народу немного, все на глазах. Все знали, кто
