Если «вельможные дамы» сплетничали да играли со всякой домашней живностью — собачками, ручными белками, обезьянками и так далее, — то на фрейлин рангом пониже ложились заботы о личной гигиене и гардеробе ее величества. Вместе с помощницами они мыли ее, чистили зубы, накладывали кремы и масла, причесывали, тщательно укладывая локоны и добавляя пряди искусственных волос там, где своих уже не хватало. В результате получалось целое сооружение, еще и украшенное жемчугами и розетками, под цвет драгоценностям на платье и в ушах. Далее — процесс одевания, один за другим восемь слоев: от нижней юбки до платья с пышными рукавами, воротнички, манжеты, корсаж, фижмы, туфли на высоком каблуке из дорогой кожи, надушенные перчатки, шелковые ленты — специальная, голубого цвета, на пояс, к которому подвязывался флакончик духов, — часы, веер, иногда шелковая маска. В пожилые годы Елизавета сменила яркие цвета молодости на строгие черно-белые тона. В середине 80-х, когда умер Алансон, она вообще какое-то время надевала только черное, хотя один посланник, видевший ее во дворце на Рождество, отметил, что ради праздника королева немного расцветила свой костюм. На ней, пишет он, черный бархат в жемчуге и серебре. Поверх него — шитая серебром ажурная, легкая, как паутина, шаль. Украшенная этой блестящей мантией, сидя под балдахином, расшитым золотом, Елизавета, должно быть, походила на богиню, а царственная атмосфера и по контрасту хрупкость фигуры лишь усиливали это впечатление некоей потусторонности.
Помимо фрейлин, в королевский штат входили десятки слуг, торговцев, обеспечивавших невероятный по своему объему королевский гардероб, швеи, портные, ювелиры, изготовители париков, модистки, занимавшиеся позолоченными украшениями-безделушками, мастерицы по блесткам и крохотным золотым или серебряным застежкам для платьев, грумы для чистки и вообще ухода за тканью, прачки — словом, кого только не было. В одном счете значится даже имя женщины, единственной обязанностью которой являлось пришивание крохотных янтарных бусинок на определенные наряды.
Окруженная этим гигантским количеством прислуги, от чьего назойливого внимания было не так-то просто избавиться, Елизавета, перевалив пятидесятилетний рубеж, вела, по сути, образ жизни одинокой женщины. Отослав Лестера во Фландрию, она более чем когда-либо ощущала всю незавидность этого положения. Разумеется, в мужской компании у нее недостатка не было. Назвать хотя бы «неотразимых пожилых вельмож» из числа советников: подагрика Сесила, твердокаменного Уолсингэма, который, несмотря на мучившие его в последнее время камни в почках, продолжал неустанно трудиться, сребровласого любвеобильного Хэттона — этот в 1587 году станет лорд-канцлером. А помимо них — юный Уолтер Рэли, умник и авантюрист с привлекательной внешностью и волосами, черными как вороново крыло, чьи поэтические дарования и способность к оригинальным суждениям питали острый, как и прежде, интеллект самой королевы точно так же, как его нескрываемая привязанность к ней льстила ее женскому тщеславию. В глазах Рэли она оставалась если и не молодой, то желанной женщиной, загадочным и притягательным существом, которому можно только поклоняться.
Но Лестера заменить не мог никто, и, по мере того как неделя шла за неделей, а из Фландрии вместо известий о военных действиях приходили лишь отчеты о празднествах и просьбы прислать денег, Елизавету охватывала все большая тревога по поводу этой кампании, и фрейлинам ее доставалось все больше нареканий и тычков.
Атмосфера, царившая при дворе, также не способствовала душевному покою королевы. Он все больше напоминал растревоженное осиное гнездо. Ощущение нарастающей тревоги, связанной все с той же войной, крепнущая среди придворных убежденность, что в этой обстановке следует позаботиться о собственной судьбе и сохранить ведущие роли в надвигающейся драме, буквально сводили их с ума. Казалось, всеобщее безумие само себя питает — с каждой новой вестью о захватнических действиях Испании напряжение только нарастало, тревожный шепоток перемежался громкими испуганными возгласами.
Именно в эту смутную пору достигло зрелости новое поколение блестящей, уверенной в себе молодежи, «рыцарей и меченосцев», которым не терпелось схватиться с врагами Англии. Большинство из них воображало войну как турнир, где можно завоевать славу, совершенно не представляя себе ее грязь, кровь, пыль, смерть. Приме-
:
ряя мечи с позолоченной рукояткой и богато инкрустированные доспехи, садясь на роскошных боевых коней, они даже не задумывались о том, что им предстоит в действительности, — чванливость и самолюбование затмевали все.
Сняв доспехи, они расхаживали по улицам Лондона в вызывающих, безвкусно разукрашенных камзолах с гигантскими рукавами с золотым шитьем и штанах, набитых шерстью либо войлоком до такой степени, что сама ходьба превращалась в род искусства. При встрече друзья целовали друг другу хорошо ухоженные руки, враги же под преданными взглядами свиты немедленно принимали боевую стойку. Нейтральные наблюдатели — люди при дворе новые и потому сознательно уклоняющиеся от участия в интригах — в этих случаях отходили в сторону и нервно переминались с ноги на ногу в туфлях с высокими каблуками, извлекая из карманов золотые табакерки или зубочистки, тоже из золота.
Все эти картины были окрашены в достаточно грубые тона и отличались немалой вульгарностью, особенно если учесть, что сопровождались они громкими воинственными кликами. Королева, расхаживая по дворцу в своих блестящих платьях, с разгоревшимися щеками, сыпля направо и налево самыми непристойными ругательствами, похоже, была заодно с этими юными любителями побряцать мечами. Она усаживалась в приемной зале Уайтхолла посреди картин, «изображающих ее победоносные войны», и одного за другим вытаскивала мужчин из дефилирующей мимо толпы придворных.
Впоследствии один из свидетелей вспоминал, что она усаживала рядом с собой и молодых, и старых и начинала без умолку трещать, не забывая, однако, поглядывать при этом на группу акробатов. Особо она выделяла Рэли, которого любила всячески поддразнивать. Однажды, повествует другой свидетель, она остановила его и, притянув к себе, заметила, что у него все лицо в саже. Елизавета уже вынула было платок, но, предупреждая ее движение, он сам принялся изо всех сил тереть подбородок. Этот случай породил всякие разговоры. «Говорят, — пишет один чужеземец, — что он у нее сейчас в любимчиках, и этому вполне можно поверить, ибо если еще только год назад он едва мог позволить себе держать одного-единственного слугу, то теперь их у него пять сотен».
Кажется, ни королева, ни Рэли в тот день не танцевали, но обычно в сумасшедшем ритме их танцев и в высоких прыжках можно было ощутить налет какой-то истерии. Медленные танцы остались в прошлом, теперь и молодежь, и даже пожилые танцевали вольту — стремительную пляску, сопровождавшуюся высокими прыжками и быстрыми поворотами. Пуритан эта новая мода возмущала до предела, ибо мужчины теперь «нечестиво» обнимали женщин, а у тех юбки вздымались аж до колен. Но их угрюмый ропот только способствовал усилению танцевальной мании.
Изобретательная молодежь придумывала все новые, самые фантастические па, танцевальные школы, где опытные мастера демонстрировали восхищенным ученикам образцы своего искусства, росли, как грибы после дождя. Придворные старались не отстать от профессионалов, однако же их яростные усилия, неловкость коих только усугубляли диковинные, сковывающие движения костюмы, часто производили комическое впечатление. Случалось и хуже. Иные после высокого прыжка приземлялись настолько неудачно, что результатом становилась сломанная лодыжка, а то и шея.
