Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 157
– Терпи, – говорил ей отец Владимир на исповеди. – По грехам подается. Так Господь испытывает. Терпи, смиряйся.
Арина согласно кивала седой головою и утирала слезы.
«Время сейчас такое, – думала она, затаскивая пьяного сына в дом. – Что ж, и мы виноваты. Я мать, должна была ездить в Иркутск. А я все с мужем возилась… Про Василия думала. В чем они виноваты?! Это мы виноваты. Не сберегли, не научили. У людей еще хуже… маются. У Лизки скололся парень. А мой еще в тайгу ходит, картошку копает. В прошлом году кабана завалил. Куда я без него? А он без меня?»
Когда Сергунок не пил, он и впрямь помогал матери. И сено косил для козочек, и таежину добывал. И длинными темными вечерами, когда гудел за окнами сквозной лютый култук, было с кем и о чем поговорить у теплой печки. Все же родной человек. И рассказчик, говорун какой…
Весною она постовала, часто ездила в церковь и плакала, плакала, плакала… Сергунок в пост особо запивал в первую и последнюю неделю поста. Так уж его крутил бесноватый. И Арина, понимая это, усиливала молитву. На Благовещенье встала рано и, подойдя к полуживому сыну, все же молвила:
– Сергуня, я в церковь. Ты бы не пил сегодня! Праздник большой. Почти Матерь-то Божию.
Сергей не ответил никак. И мать, вздохнув, вышла.
Утро было апрельское, свежее, с молодым снежком. Наледи зеленели на ручье, но верба уже пушилася, предвкушая Вербное воскресенье. И, стоя на остановке автобуса, Арина изумилась, как точно все у Господа в природе, все в срок. И умилилась весне, родному поселку, празднику. И на литургии плакала и молилась усердно. Из церкви понесла просфору куме Вере. Она жила в Слюдянке, и Ариша часто заходила к ней после церковной службы чаю попить.
Подругам было что вспомнить – проработали вместе с самого техникума. Как с Валентинкою. Вечером Вера не пустила Арину домой. «Сиди-сиди! Наглядишься еще на алкаша своего. Еще наплачешься. Ложись, вон, постелила. Хоть ночку поспи без заботушки». И Арина осталась ночевать у подруги. И спала крепко, сладко, так, как давно не спала. Может, с девичества.
Домой вернулась только к обеду. Зашла на рынок купить омуля к Вербному. Подходя к дому, заметила, что ворота отворены. Вошла и ровно тронулась. Лежит Сашок ничком с бутылкою в протянутой вперед руке. Подскочила, повернула лицом вверх и узнала сына. Сергунок уже окостенел.
Наехала милиция, скорая, набежали соседи. Сказали, что вчера еще помер. Хоронила его без памяти. Не помня как и не понимая, что творится вокруг. Валентинка хоронила. Успокаивала ее: «Спасибо хоть дом не сжег. А то вернулась бы на пепелище». В доме нашли прожженный матрац.
А зачем ей дом-то?!
В это Благовещенье умер Василий. Их в один день с Сергунком и понесли по Култуку. И могилка рядом. Как ни беспамятствовала Ариша, а Варвару увидала. Вдова Василия стояла у края могилы, седая, статная, красиво обрамив голову темным платком. На Арину обернулась и посмотрела долгим горько-жалостливым взглядом.
Отошли помины, и осталась Ариша в пустом, вконец разоренном доме. Ночи были длинны и горьки. Даже Пасха не радовала. Не понимала она одного. Зачем в Благовещенье?! В день, когда молилась со слезами? И подавала «за престол» и обедню служила. Как же не услышал ее Господь? Что ж ему от погибели грешной души-то?
– Не пожалел, – горько покаялась она батюшке.
– А может, как раз пожалел, – урезонил ее отец Владимир.
Но не было душе ни покою, ни ответа.
Она совсем состарилась за последний месяц. И как бы отсырела. Едва брела по култукскому дощатому тротуару. С палочкой. Когда к ней обращались, долго, подслеповато глядела снизу вверх, подыскивая с трудом ответ.
Валентинка, посерьезневшая как-то в несчастьях подруги, вдруг заявила:
– Может, тебя и оставил твой Бог на земле ешо, чтоб ты молилась за своих. А то бы вперед пошла, кто б молился?! Сашка, что ль? Или Сергунок?! Свечи ба некому поставить было! А ты вот их отмаливай. Отоспалися на тебе вволюшку…
Она же написала на Украину Павлу, чтоб решал, что делать с матерью.
Сын ответил, что заберет осенью.
С июля поперли дожди. Все ждали наводнений. Аришин домишко потемнел и сузился. Валентинка, приходя к ней, все вздыхала:
– Че содеялось с усадьбой… До че запущена. Ее теперь и не купят… К хохлам уедешь, все забудешь. Там сады, вишни… А тут сено гнилое. Они потому и дуреют, хохлы-то. От доброй земли… Пожили бы, как у нас. Вчера по радио слушала: совсем сбесилися!
Арина молча кивала головою и вздыхала. Везде говорили о недородах, пожарах, взрывах. Травы редели, и птицы смолкали. В церкви батюшка корил за грехи и призывал к раскаянью.
Арина понавадилась ходить на полянку, где она родилась и где нашли мертвою Большую Арину. Она совсем заросла без догляда. Кустарник забивал солнечное пространство ее, и дикая трава перла во все стороны. Приходя на эту полянку, как в свой дом, Арина садилась на камень и все глядела перед собою на зеленое марево леса, слушала верховик и думала, что ни разу в жизни не видала дикого кабана. Народ, идущий в тайгу по ягоду, здоровался с нею и участливо замечал: «Бабка Арина… Сына ждет».
А она все сидела на Байкальском пару, сыроватая и скрученная, что улита, сложив на тросточке обе землистые ладони. И не ждала сына, и не хотелось ей в садовую Украину к сбесившимся хохлам. А было у нее одно желание: остаться здесь, в Култуке навсегда, чтобы скорехонько улечься, уйти в недра этой земли, истоптанной с младенчества, вослед матери, Большой Арине, Василию и Сергунку. Чтобы там соединиться с ними навек и cо всем своим родом, со всеми, с кем прожила она на этой земле, кто составлял когда-то совсем другой, красивый, целостный мир. А этот новый она не понимала и чуждалась его. И думала, что, наверное, так было всегда. Но она перетерпела все и потерпит еще и эту новизну, и ни о чем не пожалела, кроме одного – что ни разу не обмолвилась Василию, каким он был родным для нее. Теперь уж там скажет. Потерпеть только надо. Немного уж осталось…
2004
Роман
Страстотерпицы
Часть первая
У Байкала
Глава первая
Бабий двор
– Так-то, кума! Так-то, паскудушка! Сладко тебе было жрать мою хохлаточку… Кудахточку мою. Кажен день по яичку таскала… А цыпляточек сколь водила!.. Кажен день яичечко… Кажен божий день. А петьку какого ты у меня под Рождество, сволочуга, уперла… Огонь был, а не петух. Вся твоя душонка того не стоит, что ты, тварюга, понавадилася у меня творить.
Большая Павла шла размашисто, тяжело проваливая под собою сопревший прошлогодний лист. Валежник трещал под густой громадой ее могутного тела, ноги иной раз скользили по косогору, и Большая Павла хваталась заскорузлой своей ручищей за встречные березки, а в правой руке она несла рыжую, уже облезающую лису, которая наконец-то попала в ее капкан. Белая лапка зверька переломанно свисала вниз, лиса визжала от боли, норовила укусить, выворачиваясь из последних сил, но темная клешня человека смертно держала ее в плену. Большая Павла на ходу глухо ворчала, выговаривая злоумышленнице свои обиды. Голос, выходящий из ее чрева, то урчал, как кипящий котел, то вдруг вылетал с подсвистом, странно тонким для ее медвежьи бесформенной плоти.
Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 157
