– Ага, никакого вкуса.
– Не отзывайтесь о нем плохо, – наставительно возразила старуха. – Может, оно и не такое крепкое, но зато даже в больших количествах не причиняет никакого вреда здоровью.
– Можно подумать, матушка, ты в этом что-то понимаешь.
– А то, черт бы меня побрал!
– И все равно вино слишком пресное. Принеси-ка нам чего-нибудь покрепче, матушка Кадебоск!
– Коньяку! Коньяку! – закричали хором мясники.
Тучная хозяйка заведения, в глазах которой стоял блеск виденных перед этим монет, не заставила просить себя дважды.
– Ну вот, – сказал тот самый колосс, который, когда Латур явился в Мю, на несколько мгновений прижал его к двери, – сделаем так: каждый опрокинет по два стаканчика коньяку, а матушка Кадебоск тем временем приготовит пунш.
– Пунш! – воскликнула владелица харчевни, на долю которой такая удача выпадала нечасто.
– Пунш! – воскликнул Латур несчастным как никогда голосом.
– Ну да, пунш. Ты, краснопузый, имеешь что-то против?
– Не подавайте им ничего, матушка! – заголосил Латур. – Это разбойники, воры, злодеи, негодяи!..
– А ну заткнись!
– Я буду жаловаться, – продолжал шпик.
– Кому?
– Префекту, а он обо всем расскажет королю.
Эта глупость хоть и не претендовала на остроумие, зато обладала тем преимуществом, что еще больше развеселила мясников.
– Ну что ж, ступай, жалуйся своему префекту.
– А мы пойдем с тобой.
– И пусть префект напишет королю.
– Который пришлет тебе ответ с той же почтовой каретой.
И все вновь оглушительно захохотали.
Принесли коньяк, или то, что в этой хибаре выдавали за него, хотя он был намного лучше тех, которые сегодня нередко подают и в более роскошных заведениях. И поскольку рабочие с бойни не привыкли к такой роскоши, этот крепкий напиток тут же ударил им в голову.
– Да выпей ты глоток! – стали понукать Латура.
Отчаянно гримасничая, полицейский агент повиновался и сделал из своего стаканчика небольшой глоток.
– Скажи-ка, Изидор, ты не хочешь выпить за мое здоровье?
– Нет!
– Тогда выпей за здоровье Жана-Мари, – предложил мясник, отнявший у него мешочек с деньгами.
Физиономия Латура приняла еще более глупое выражение.
– А кто он такой, этот ваш Жан-Мари? – спросил он.
– Жан-Мари? – переспросил его очередной мясник. – Ты не знаешь, кто такой Жан-Мари? А еще хочешь стать скотобойцем. Отныне в наш цех может вступить только тот, кто принимал участие в освобождении Жана-Мари.
– Тогда я тожа хочу в нем поучаствовать, – ответил Латур, – если мне скажут кто он такой, этот Жан-Мари.
– Он уже на свободе, придурок! – сказали ему.
– Тогда я не смогу.
– Да ты у нас, оказывается, голова, коль делаешь такие выводы.
Под действием коньяка рабочие с бойни все больше и больше гордились своим утренним подвигом, было ясно, что еще чуть-чуть и они станут считать себя настоящими героями.
– Ну так знай, дурачок, – снизошел до ответа Латуру уже знакомый нам колосс, – что Жан-Мари – это бравый гренадер, которого приговорили к смертной казни и сегодня должны были расстрелять.
– В городе мне ничего об этом не говорили.
– А где ты ночевал?
– Нигде, – ответил Латур. – Я прошагал всю ночь, пересек мост и направился прямо сюда.
– Ага! Вот оно что! Ну так знай, неотесанный ты мужлан, что когда Жана-Мари вели на расстрел, его отбили у солдат конвоя и теперь он в безопасном месте.
– Понятно, – совершенно безразличным тоном протянул Латур.
– Освободили этого гренадера мясники.
– И правильно сделали, – ответил мнимый Изидор, – только мне до этого нет никакого дела.
– Он что, тупой?
– Ага, совсем без мозгов, такому никогда не стать скотобойцем.
Услышав эти слова, Латур не сдержал улыбки, потому как сам незадолго до этого говорил о том же, а теперь их, пусть даже несколько переиначив, простодушно произнесли уже в его собственный адрес.
Принесли пунш. По рядам мясников прокатилось «Ура!», таившее в себе вожделение и удовлетворение. Над чашей, радуя глаз, высоко вздымалось синее пламя. И хотя дело происходило днем, да еще в самый разгар лета, оно осветило даже самый темный и закопченный угол харчевни.
Голубоватый свет придавал людям и окружавшим их предметам совершенно необычный вид, что наполнило радостью сердца десятка молодых людей, собравшихся у матушки Кадебоск.
Латур не мог дождаться, когда пламя погаснет, мясники начнут пить и окончательно захмелеют.
Он надеялся, что под влиянием пунша у них развяжутся языки, и сгорал от нетерпения.
– Что ни говори, а все это очень мило, – наконец произнес он.
– Ага, вот ты и повеселел!
– Да-да, мило, говорю это с полным основанием.
– И этот великолепный поход для тебя устроили мы.
– Ага, вы. На мои деньги.
После этих слов, произнесенных с явным облегчением, Латур схватил металлическую ложку и стал помешивать горящую жидкость, будто желая придать голубоватому пламени более причудливые очертания, но на самом деле стремясь лишь ускорить процесс и тем самым приблизить момент, когда его собеседники заговорят.
Наконец пунш не без помощи Латура погас.
– Я вас угощу, – сказал он, – ведь поступить иначе нет никакой возможности.
Затем щедро плеснул в стаканы тех, кто показался ему самыми болтливыми, и стал ждать. Совсем недолго.
– Ну и отважная она, эта Кадишон! – молвил один из собутыльников.
– Что правда, то правда. Как она ловко все провернула, а!
– А как была красива, когда стояла на углу улицы Канон!
– Этот Жан-Мари – счастливчик.
– Она что же, его любит? – глупо спросил Латур.
Ответом ему был взрыв хохота.
– Нет, она вырвала его из рук палачей, потому что на дух не переносит.
И все с новой силой закатились от смеха.
– Эге! – спокойно произнес полицейский агент. – Чтобы оказать человеку услугу, совсем не обязательно его любить. Я же плачу за выпивку, хотя и не питаю к вам особого расположения.
– Нет, ну он совсем придурок! – заметил один из мясников, язык которого уже стал заплетаться.
– А где сейчас Жан-Мари, ты знаешь? – спросил тот, что отнял у Латура мешочек, понизив голос.
