Арачын принял на щит рогатину, бросил коня вбок и располосовал людину висок. Кровь заструилась алой змейкой, полянин закатил глаза и упал. Второй тут же занял его место. Арачын с трудом увернулся от крюка, наехал на людина, сбил под копыта, протянул саблей...
Выдалась малая передышка, и Арачын огляделся. Всюду возвышались груды трупов — человеческих и конских. Смерть творила кровавую жатву. Меж воинов носились псы, с утробным рычанием набрасывались на всадников. Людское море накатывало на верховых и... смыкалось над ними. Островки сопротивления таяли. Вот исчез один хазарин, второй, третий... и в той стороне, куда смотрел Арачын, не осталось никого из своих. Лишь сотни кудлатых голов.
К Арачыну подлетела собака и повисла на ноге. Пришлось наотмашь ударить саблей, и то отрубленная башка осталась висеть на прокушенной икре степняка.
— Проклятое место, — простонал Арачын, избавляясь от страшной добычи.
Нескольким хазарам чудом удалось выбраться из толпы людинов. Воины помчали прочь с поля битвы. Но за ними тут же погнались славянские конники, настигли и изрубили. Со всеми беглецами происходило одно и то же. Кмети не лезли в сечу, предоставив людинам «черную работу», но убивали всякого, кто вырывался из сечи, — пленных не брали.
Воля хазар была сломлена. Арачыну казалось, будто воины попросту позволяют себя убивать. Их били мечами, рогатинами, топорами, кистенями, боевыми колами.
Позади Арачына раздался жуткий рев. Хазарин обернулся. Боевой слон шел на него. Конь, почуяв слоновий запах, заржал, шарахнулся в сторону... Арачын спешился и отпустил скакуна. Пусть живет...
«Что ж, — подумал Арачын, — если суждено погибнуть, надо погибнуть с честью».
Но погиб он не с честью, а вполне бесславно. Слон затрубил, стремительно подался вперед и ударил Арачына бивнями. Хазарин даже не успел взмахнуть саблей. Он повалился на спину, хватая ртом воздух. Слон, не долго думая, топнул ногой, и Арачына не стало.
«Кто к ним со слоном придет, тот от слона и погибнет!» — подумал он напоследок и отправился в мир иной.
А Рабиндранат... Рабиндранат огляделся. Врагов не осталось — людины уже добивали последних татей. Слон зевнул и пинялся щипать окровавленную травку. Битва догорала. Начиналась мирная жизнь, в которой нет места подвигу. И слоны в этой мирной жизни не боевые, а самые обыкновенные. Не едят мяса, не гоняются за всадниками, а катают ребятню и проявляют чудеса добронравия.
Эпилог
Жердь высунулся из-за ели. Все оказалось даже лучше, чем он ожидал. Не то что охраны — даже рабов не было! Только бродил одинокий жеребец у телег, окружавших хазарский стан, да несколько ворон что-то сосредоточенно клевали.
Атаман был весьма доволен собой. Еще бы — вдалеке гремела, ревела, лязгала сеча, а он со своей ватагой пробрался по траншее к лесочку, да и чесанул в него. И никто Жердю не указ!
Если бы не заклятие, наложенное куябским ведуном, то ни Жердь, ни его ватажники вообще бы не полезли в сечу. Лиходействовали бы помаленьку, пощипывали людинов. Да что говорить? Того, что было, не воротишь. Невмочь стало ватажникам сопленников грабить. Отворотило, и хоть ты тресни. А тут такой случай — вражий лагерь...
— Аида в шатрах поворошим, — крикнул Жердь.
Колченог одобрительно пискнул и ткнулся холодным носом в яремную ямку Жердя.
Ватажники бросились к тележной огородке, перелезли через нее и растеклись по лагерю.
Завидев шатер из белого войлока, Жердь бросился к нему, ожидая богатой добычи. Этот шатер выделялся среди других — серых и поеденных временем. Жердь решил, что жилище наверняка принадлежит знатному воину или даже военачальнику. И значит, за его пологом скрываются награбленные хазарами сокровища. Но сокровищ в шатре не было. Зато был Ловкач.
Мухрыжник копошился над трупом какого-то старика, пытаясь стянуть с пальца усопшего драгоценный перстень. Перстень не давался, и Ловкач достал нож-засапожник, чтобы произвести ампутацию.
— Брось мертвяка-то, — с угрозой проговорил Жердь, — и проваливай, а то гляди, пожалеешь.
Ловкач вздрогнул и, зыркнув на атамана, протянул сквозь зубы:
— Уж и не думал свидеться.
— Проваливай, пока я добрый, — ухмыльнулся Жердь, — а за перстенек не кручинься, не пропа...
Жердь договорить не успел. Ловкач бросился на атамана, сбил с ног и нацелился ножом в горло. Жердь перехватил руку, но лезвие неумолимо приближалось.
— Должок за тобой, гадина, — прорычал Ловкач, — поквитаемся...
Колченог вылез из-за пазухи Жердя и вскарабкался на спину Ловкача, доковылял до шеи и вцепился в нее зубами. Ловкач замотал головой, брызгая кровью и хрипя, — из жилы бил красный фонтан. Жердь выкрутил руку недругу и добил Ловкача его же ножом.
— Считай поквитались.
Колченог подбежал к хозяину и забрался к нему на плечо.
* * *
Гул битвы нарастал, ширился. Заставлял голову вжиматься в плечи, а сердце — проваливаться в желудок. Ждать и надеяться больше не на что. И так промедлил, давно надо было ретироваться из лагеря. Обозники, прознавшие о разгроме хазарского войска первыми, уже блукали по лесам, Азей ушел, а он...
Кукша подумал, что если поторопится, то, может, и унесет ноги.
«Дурак, — обругал он себя, — знал же, знал, чем закончится, нутром чуял. Не подмять хазарве славян, и никому иному не подмять».
— Ну, идешь? — спросил он у Светки, слоняющейся тенью близ юрты. — Одна мы теперь с тобой сатана, я так думаю.
Та ломалась недолго, собрала пожитки в заплечный мешок и прыгнула на круп Кукшиной лошадки позади всадника.
Скакун не прорысил и три стрелища по пустому лагерю, как наткнулся на ватажку, вываливающую из шатра.
— Тпру, — схватил коня под уздцы долговязый мужик, — далеко ли путь-дорожку держишь, мил человек?
За долговязым переминались с ноги на ногу сотоварищи. Один, со здоровенной дубиной, то и дело нервно крутил башкой и вопрошал: «Вдарить?» Другие стояли молча и недобро смотрели на седоков.
Кукша припомнил покаянные рассказы Ловкача про то, как некий Жердь умыкнул его долю, ту, что предназначалась братству лютичей. Обоз разграбил, а положенное в общак не отдал. Очень Ловкач сокрушался. По приметам разбойник вполне походил на Ловкачова обидчика. Да нет, точно он.
«А что, может, и сработает, — подумал Кукша. — Татям как медом там намазано, так и рвутся в тайное селение. А Жердь всем татям тать, такому сам бог велел душой и телом к лютичам стремиться».
— В Лютовку, — ответил Кукша, — слыхал, небось.
— Как не слыхать, — осклабился Жердь, — весь знатная. Говорят, кто попал туда, в счастье и довольстве живет. Как сыр в масле катается. Ты вот что, мил человек, мы тебя и девку твою не тронем, коли в Лютовку отведешь да Отцу Горечи в ноги бухнешься.
