И этот противник ловко управлялся двумя мечами. Вокруг воина образовалась гора трупов. Ирсубай засмеялся, он был доволен. Победить такого врага — большой почет.
К мечнику подскакал Ахыс. Попытался срезать славянина стрелой, но тот отбил ее и навалился на хазарина. Ударил коня мечом промеж ушей и, когда тот завалился набок, развалил голову Ахысу.
«Какой воин!» — восхитился Ирсубай.
* * *
Степан был перемазан кровью, что упырь. Кольчуга, лицо, руки, даже порты — все залито красной и липкой жижей. Орудуя двумя мечами (спасибо за науку Филиппу), он рубился с холодной решимостью. Одним мечом по шее коню, другим — хазарину, коню... хазарину... опять коню...
Почти под два метра ростом, Степан был вровень со всадниками. Маленькие хазары на невеликих лошадках представлялись карликами по сравнению с ним. Впрочем, карликами злобными и весьма агрессивными, как раз такими, какие заслуживают смерти.
Встретив несущегося скакуна перекрестьем мечей, Степан сомкнул «ножницы»... Бедняга конь забулькал, давясь кровью, взбрыкнул задними ногами и завалился набок. Хазарин высвободил ноги из стремян, соскочил с седла.
Степан осклабился. Ослепительно белые зубы выглядели зловеще среди красных от вражеской крови бороды и лица. Хазарин что-то заверещал и бочком-бочком... Рубить татя было одно удовольствие: левой-правой-левой-пра... Попав под удар левой, пострадала сабля, разломившись надвое, затем вместо одной целой головы у недруга появилось две половинных. Ирсубай упал и задергал руками.
— Отмучился, гад, — рыкнул Степан.
Рядом рубился Жеребяка, в трех шагах от него весело махал обоюдоострым колом Василек. У грим подрубал хазарским скакунам ноги боевым топором, а Вихраст добивал всадников рогатиной.
Людины опомнились от недавнего шока, принялись действовать сообща, как учили. Повсюду раздавались команды десятников и сотников. По двое, по трое людины набрасывались на верховых. Пока один калечил коня (долго пришлось Степану повозиться в мирное время, чтобы убедить: конь на поле брани такой же враг, как и человек), другие стаскивали всадника.
Более сотни людинов размотали закрученные вокруг пояса сети и стали набрасывать их на врагов. Те барахтались в снастях, как огромные рыбины. И как рыбин же, их нанизывали, только не на остроги, а на рогатины.
Многие орудовали боевыми кистенями. Увесистые биты перехлестывали через щиты, проламывали хазарам лбы, выбивали зубы, плющили носы...
Левой-правой-левой-правой... Пока Степан охаживал врага, другой, визжа, прыгнул на плечи Белбородко и вознамерился перерезать горло. Степан выпустил один из мечей и, перехватив руку хазарина, упал на спину. Хазарин противно хрустнул и обмяк. На всякий случай Степан подстраховался, врезав локтем чуть выше носа. От такого удара кости черепа вдавливаются в мозг... Теперь точно не встанет.
Этот-то не встал. Зато недобитый тать, свешиваясь с седла, орудовал саблей. Парировать клинок в «положении лежа» было крайне неудобно, и пару раз хазарин задел Степана по руке. Белбородко начал терять терпение, но вдруг просвистел кистень, и тать откинулся в седле. В прямом и переносном смысле.
— Не так бить надоть, — раздался знакомый голос, — хто ж так бьеть? Руки-то, небось, из дупы у тя, Меркул.
— Бурьян, ты?! — воскликнул Белбородко, поднимаясь и подбирая мечи.
— Он самый, — буркнул мужик.
— Опять отпрыска поучаешь?
— Дык, тудыть его растудыть... — плюнул Бурьян. — Вона, как надоть!
Бурьян отмахнул сплеча, и бита врезалась аккурат подскакавшему татю в глаз. Око расплющилось, и хазарин дико заорал, хватаясь за изувеченное место. Мужик вновь взмахнул кистенем, на сей раз лишив нападника передних зубов.
— Ниче, ниче, — ворчал Бурьян, — ща утихомирится.
С третьей попытки удалось проломить висок и хазарин таки затих.
Поняв, что показал не тот пример, Бурьян зло выругался и заявил:
— Рабиндраната я продешевил, Стяпан.
— Чего это? — возмутился Белбородко, выполнив очередной прием «левой-правой» и умертвив еще одного татя вместе с конем.
— Больно уж полезна животина, как я погляжу...
На хазар бежал боевой слон. Вот он ворвался в сечу и принялся истреблять. Кони шарахались, переставая слушаться седоков, метались по полю. Рабиндранат поддевал бивнями скакунов, рубил мечом всадников. Людины, привычные к Рабиндранату, не сторонились слона, знали — своих не тронет. Хазары дрогнули, начали выводить коней из сечи...
* * *
Степан прорубился к слону, и тот, заметив его, встал на колени, чтобы Белбородко влез на спину.
— Вовремя ты оклемался.
Слон качнул головой, то ли соглашаясь, то ли по своим соображениям.
Вооружившись очередной рогатиной, Белбородко уселся на гиганта. От башни осталось одно лишь донце, и Степан чувствовал себя мишенью. Хорошо, что нападникам было не до стрельбы — в таком месиве лучнику попросту ткнули бы под ребра чем-нибудь опасным для здоровья — и вся недолга. Времени у хазар осталось лишь на то, чтобы драпать.
Около траншей людины одолевали — живых конников почти не осталось. А вот в стрелище от укреплений сеча ярилась вовсю.
— Пособим нашим, — закричал Степан и погнал Рабиндраната вперед, туда, где шла отчаянная рубка.
Людины, прикончив последних татей, бросились за ним.
* * *
Арачыну казалось, что сражается он не с людьми, а с бушующим морем. Волны накрывали, обдавая кровавыми брызгами, откатывали и вновь бросались в атаку. Он перестал различать врагов, вернее, они превратились в одно многоголовое, многорукое чудовище. Бесчисленные бородатые, угрюмые лица плыли перед глазами, мелькали сабли, топоры, рогатины, крюки... Сотни глоток заходились в крике. Сотни глаз со звериной ненавистью впивались в него.
И он рубил, рубил остервенело, без жалости и без устали. Он рассекал вихрастые затылки, выпускал кишки, отворял вены на жилистых шеях, обрубал кисти рук... Смерть шла бок о бок с Арачыном, и лисий хвост на его шлеме колыхался, как знамя ее.
Но сколько ни свистела сабля, полян не становилось меньше. Море не обмелеет, как ни черпай из него.
На место упавшего становились другие. Руки, ноги, лица... Как же яростно палило солнце, как застил глаза пот...
Когда воины теряют веру в победу, полководца ждет поражение. А его воины потеряли веру. Тому способствовали окружение и славянский боевой слон. Настоящий!
Славяне ударили в спину, когда их никто не ждал, и учинили резню. Немногие дрались с тем же отчаяньем, что и Арачын. В глазах всадников читалась безнадежность — такие глаза у тех, кто приговорен к смерти.
Все еще звенело оружие, лилась полянская кровь, летели Полянские головы, но исход битвы был предрешен. Действуя «всем миром», людины рубились, будто поле косили — деловито и без суеты. То и дело раздавались резкие выкрики — десятники и сотники отдавали команды, которым людины беспрекословно подчинялись. Поляне умирали, но выполняли приказ.
