— А я слышал, что в нашем лагере есть дерзкая рабыня, гордая и непокорная.
— Ее больше нет, хозяин.
— Разве ей удалось убежать?
— Нет, хозяин, убежать ей не удалось.
— Ее, кажется, звали Эли-нор. Это имя тебе знакомо?
— Знакомо, хозяин. Ей не удалось убежать. От Раска еще не убежала ни одна невольница.
На его лице заиграла самодовольная усмешка.
— Это верно.
Раск был доволен собой, этот дикарь, это чудовище. Но что говорить: он был прав!
— Что же с ней произошло? — поинтересовался он.
— Она стала покорной рабыней.
— Чьей рабыней?
— Раска из Трева.
— Так говоришь, ей все-таки не удалось от него убежать?
— Не удалось, хозяин!
— И что — она любит его?
— Любит, хозяин! — Я потянулась к нему губами. — Любит отчаянно, до самозабвения!
— Занятные вещи ты рассказываешь, рабыня. Интересно только, откуда тебе самой это известно.
Голова у меня покоилась у него на локте. Я держала в руках его ладонь и прижималась к ней щекой.
— Вы позволите мне говорить, хозяин? — продолжала я игру.
— Говори, — царственным кивком соблаговолил он дать свое высочайшее позволение.
— Я должна говорить правду?
— Только правду. Иначе тебя накажут плетьми и заточат в железный ящик. — В его голосе неожиданно зазвучал металл.
Я была поражена. Внезапно я поняла, что, несмотря на всю игривость прежних фраз, если я сейчас солгу, он, вполне возможно, действительно накажет меня плетьми и, чего доброго, снова бросит в ненавистный мне железный ящик. Он был настоящим горианином — хозяином, повелителем. Я всецело зависела от его милости.
Но если я до такой степени ощущала себя подвластной ему, то, вероятно, я сама вручила ему право распоряжаться моей свободой, моей жизнью. Я была его собственностью, и у меня не было ни малейшего желания понести наказание от его рук. Единственное, чего мне хотелось, это доставить ему удовольствие.
Кроме того, я сознавала себя его рабыней, а рабыня обязана говорить правду своему хозяину и не скрывать от него своих чувств.
Я смело посмотрела ему в глаза.
— Вам самому хорошо известно, кого любит рабыня Эли-нор, — ответила я.
— Тогда тем более скажи мне об этом, — настаивал он.
— Она любит своего хозяина, Раска из Трева!
— Меня то есть?
— Вас, хозяин! Конечно, вас!
— А кто же она такая, эта Эли-нор?
— Это я, хозяин! Я люблю вас! Люблю!
Он наклонился и подарил мне легкий поцелуй.
— Значит, она покорена мною? — старался продлить он удовольствие.
— Покорена, хозяин! И ждет не дождется, когда вы снова захотите ее покорить.
Он прижался губами к моим губам в долгом сладостном поцелуе.
Я застонала. Счастливые слезы покатились у меня по щекам.
Забрезжил рассвет. Лагерь начал просыпаться. Где-то далеко слышался голос Юты, созывающей своих девушек и дающей им указания на день. Со взлетной площадки доносились крики тарнов. На кухне загремели медными тазами и чашками. Кое-где вспыхнули первые костры.
— В твоем танце, — заговорил Раск после долгого молчания, — мне показалось, я заметил не только высокомерное презрение, но и кое-что еще.
— Вы правы, — ответила я, осыпая его поцелуями.
Теперь и я осознавала, что уже с первых мгновений моего танца на посыпанной песком площадке перед воинами у костра мое тело, не подвластное сознанию, каждой своей клеточкой, каждым движением выражало любовь к моему повелителю, сжигающее меня желание и готовность воспринять его объятия.
В те секунды, когда я стремилась выплеснуть в своем танце переполнявшую меня ненависть, гордость и презрение, я непроизвольно, подсознательно, не отдавая в том себе отчета, просила моего повелителя подарить мне свою любовь и ласку.
Он почувствовал это и призвал меня в свой шатер.
И вот я лежу у него на плече и прислушиваюсь к первым звукам просыпающегося лагеря. Он нежно убирает волосы с моего лица, а я плотнее прижимаюсь к его руке щекой.
— Тебе пора возвращаться к своей работе, невольница, — говорит он.
— Да, хозяин, — шепчу я.
Из кожаной сумки на своем поясе он вытаскивает ключ и открывает замок, удерживающий цепи у меня на ноге.
Мы поднимаемся с земли, и он набрасывает мне на плечи свой плащ.
— Иди в барак, — говорит он, — и надень рабочую тунику.
Я чувствую, как он постепенно отдаляется от меня.
Я опускаюсь перед ним на колени и протягиваю к нему руки, скрещенные в запястьях, словно для того, чтобы он надел на них невольничьи цепи. Он стоит надо мной и ласково смотрит на меня.
— Я у ваших ног, хозяин, — произношу я ритуальную фразу, выражающую чувства покоренной невольницы к своему повелителю.
— Я вижу, — с нежностью говорит он.
— Я люблю вас! — кричу я и непроизвольно склоняю голову к его ногам. Слезы ручьем катятся у меня по щекам. — Не продавайте меня, — бормочу я сквозь захлестывающие меня рыдания. — Не продавайте! Оставьте меня для себя! Оставьте навсегда!
Мне даже страшно себе представить, что меня могут разлучить с этим человеком. Это равносильно тому, что вырвать сердце у меня из груди. Сама мысль о такой возможности приносит мне невыносимые страдания. Меня переполняет безумный страх. Я наконец начинаю понимать весь ужас, всю трагедию невольничьей жизни: каждый неверный шаг может разлучить девушку-невольницу с ее возлюбленным. А что, если я не дала ему всего, на что он рассчитывал?
— Пожалуйста, не продавайте меня! — просит бедная рабыня. — Я сделаю для вас все, что могу. Я научусь! Я научусь всему! Я сделаю все, что вы пожелаете! Не продавайте меня, хозяин. Я люблю вас! Люблю! — Я стараюсь выдавить из себя слабую улыбку и снова тяну к нему руки, словно для того, чтобы он опутал их цепями. — Я у ваших ног, хозяин! — бормочу я сквозь слезы.
— Неужели гордая Эли-нор просит, чтобы я оставил ее у себя рабыней? — усмехнулся он.
— Да, я прошу вас! — кричу я. — Умоляю!
— Иди работай! — смеется он.
Я вскакиваю на ноги и снова утопаю в его объятиях. Губы наши сливаются в бесконечно долгом поцелуе.
— Я люблю вас, хозяин, — шепчу я, чувствуя, как сердце у меня наполняется беспредельной радостью.
Он тоже не может расстаться со мной. Мы снова опускаемся на траву.
