что ли?
Майман посмотрел на меня с жалостью:
— Какой уж тут розыгрыш. К жене тебе надо, Кай, раз бабы даже на небе мерещатся. Сейчас переговорим с волками, а утром — езжай-ка назад, к своей Шасти? Дело-то молодое.
Я помотал головой:
— Но я видел не Шасти. Женщина была уже в возрасте, зим тридцать пять или сорок, похожа на Майю.
Уловив на лицах воинов недоумение, я пояснил:
— На женщину, что нашла меня на поле боя и выходила. Я думал, что вижу богиню здешних гор, просто они похожи. Есть же у вас богини?
— У женщин есть Умай, что помогает им рожать и убирать детей, — согласился Ичин.
— Убирать? — переспросил я.
— Отнимает, если они слабы для среднего мира. Это дело шаманок, я плохо знаю, как оно у них там происходит. У воинов — свои духи, обряды, у женщин — свои. Наверное, есть у них и Майа.
Ичин говорил так, словно не знал Майю, мать двух своих воинов — Ойгона и Темира. Но деревня-то небольшая…
Майа… Умай…
Лицо в небе было синевато-серым, что я списал тогда на особенности освещения. А идущие по облакам звери были похожи на пульсирующую пуповину, что тянулась от этого странного небесного лика к земле…
— Скажи, Ичин, — спросил я, уже что-то смутно подозревая. — А брат мой Ойгон… Почему именно он заступил дорогу духу медведя? Ведь медведь — самый сильный из духов, он мог развалить горы. Что ему маленький человек, даже не шаман?
— Так и Ичин не шаман, — ухмыльнулся глава волков. — Так, камлает себе. В горах без этого — никуда. А Ойгон — он особенный воин, медведица его выкормила.
То, что здесь каждый немного шаман — я давно уже понял. И видел, как Ичин советовался с Ойгоном. Но медведица? Неужели и такое бывает?
— Ойгон родился весной, и в ту же ночь мать его умерла, — скупо пояснил Ичин. — В ту весну ни у кого из женщин не было молока, и шаманка призывала из чащи маралуху, чтобы она кормила Ойгона. Но некоторые говорят, что не маралуху, а медведицу, — он кивнул на ухмыляющегося Маймана. — Хорошая шаманка и это умеет. Её аил на отшибе, только туда и мог приходить дикий зверь. В таких случаях говорят, что воина выкормили горные духи. Он с рождения видел все три мира — верхний, нижний и средний. Ойгон — как никто понимал горных духов. И отводил уже от деревни гнев духа медведя. Никто не знает, почему он считал себя воином, а не шаманом.
— А Темир? — спросил я. — Они сводные братья?
— Да они и вовсе не братья, — улыбнулся Ичин. — Оба росли в аиле шаманки, она — мать всех сирот.
— Постой, но Майа… У Ойгона и Темира есть мать, Майа!
— Она померещилась тебе в бреду, — сочувственно покивал Ичин. — В нашем роду нет женщины с таким именем, Кай. Это шаманка принесла тебя на спине в деревню и долго лечила от раны.
— Но я же помню Майю!
Я смотрел в удивлённые лица воинов и вспоминал разные мелкие странности.
Как Майа, крепкая и сильная баба, одна осталась в деревне со стариками и старухами. Как она исчезала во время горного перехода, стоило мне только выпустить её из виду. Как никто её вроде бы и не замечал…
— Но она же шла с нами в военный лагерь! — вспомнил я. — Её воины видели! И Ойгон с Темиром! И в небе я видел её лицо!
— Значит, сама Умай присматривала за тобой и за приёмышами шаманки, — решил Ичин. — Пусть она и сейчас поможет тебе говорить с волками! Смотри на эти горы: любая пещера — её лоно, любая женщина — её дочь. Но все знают, что у Умай — только одна дочь. Потому она и богиня — мать-прародительница каждого из родов. И стоит обидеть её — заплачут все матери в этих горах. Если сумеешь — объясни всё это волкам. Может, тогда они и не тронут Белую Суть.
Я задумчиво покивал.
— Выдвигаться надо, — сказал Майман, глядя на постепенно опускающееся солнце. — Чтобы свет не ушёл. Ночью — плохие переговоры.
— Ичигина ждём, — пояснил шаман. — На разведку ушёл. Сказал — кто-то идёт за нами.
Майман вскочил. Воины императора вполне могли уцелеть и устроить нам засаду или внезапный камнепад. Потому мы и шли так медленно, с остановками, высылали вперёд разведчиков.
— Почему он ушёл один? — вскинулся предводитель волков.
— Так и за нами один идёт, — пожал плечами Ичин. — Ичигин — сильный воин. Да вон он уже!
Вверху на тропе действительно показался Ичигин — как всегда полная невозмутимость. За собой он тащил на верёвке Нордая со связанными руками.
— Удрал, гад! — разозлился я.
— И к Кориусу побежал, — кивнул Айнур, озираясь. — Но один побоялся, за нами шёл. На чём бы его тут повесить, чтобы не болтался уже под ногами? Вечно ты, заяц, не можешь зарезать сразу!
— Зачем сейчас резать? — удивился Ичигин, приветливо помахав нам рукой. — Путь ещё долгий, пусть мясо само за нами идёт.
Он посмотрел на Нордая, как на барашка — худой, но на суп сгодится.
Я знал, что охотники человечину не едят, а вот Нордай не знал и впечатлился. Но изо всех сил делал вид, что смелый. Мальчишка.
— Нишай, что скажешь? — спросил я молчавшего колдуна.
— Да лучше б зарезать здесь, пока не спустились к Белой горе, — вздохнул он. — Лишний наследник — это повод для бунта через одну или две зимы, когда в Вайге залижут раны. Лучше, если там будут знать сразу: правит теперь Камай. А все остальные приспешники императора — в земле.
Нордай засопел от возмущения. Наверное, рассчитывал, что колдун не разрешит его убивать. Они же всё-таки оба из рода драконов, «высшая раса» да ещё и кровные братья по матери.
Он и Камаю был братом. И я дал парню шанс уцелеть. Понадеялся на щенячий возраст: что вырастет и подрастеряет дурь.
Но доброты «демона» Нордай не оценил. А вот на милость Нишая почему-то рассчитывал.
Этим он и подписал себе приговор. Нишай был слишком умён, чтобы пощадить брата, натасканного на трон и личное превосходство.
Пожалеть
