зеркальной гладкости, он вообще спаялся, сделался очень прочным и мог держать людей без лыж: по такому снегу удобно и волкам ходить и оленям – едокам и еде, преследователям и преследуемым. Кучумов проследил за взглядом Чирикова, вновь немо шевельнул губами:
– И я о том же думаю.
Не слышно было, что сказал Кучумов, – ни голоса, ни шепота, лишь сухой парок поднялся над головой, но был он совсем иным, чем пар дыхания, Кленов это облачко засек, приблизился:
– Р-разговорчики!
Лицо у Кучумова сделалось узким, тело невольно подобралось – очень уж опасно приблизился к нему капитан из областного управления внутренних дел, его можно лыжным посохом садануть в бок – и привет, гражданин начальник, прогуляйся-ка под сугроб, поиграй в «подснежники». То, чего Кучумов не смог сделать раньше, он хотел сделать сейчас: оцепенение прошло, старшой решил действовать.
«Подснежники» – это трупы, упрятанные под снег, в тайге такие трупы даже с собакой отыскать трудно, наперед собаки их обязательно отыщет зверь, возьмет что надо, а когда труп вытает весной – будет он уже обглоданным, страшным, с выеденными внутренностями и жутковатой усмешкой на зубах. Черепа имеют обыкновение улыбаться, похоже, что мертвые всегда смеялись и будут смеяться над живыми. Хоть и трясет Чирикова от вида «подснежников», сыпью кожу всякий раз обметывает, когда он вспоминает таежного мертвеца, увиденного однажды, а сейчас… сейчас Чириков не против, чтобы Кленов стал «подснежником». Пусть съедят его соболя и лисы, раз он решил причинить егерям зло. На зло надо злом и отвечать.
Чириков понял Кучумова, едва приметно кивнул, Кучумов понял Чирикова. Теперь нужно было выбрать удобный момент, выждать – главное, выждать и все рассчитать. Время у них есть, путь впереди немалый.
А Кленов опасности не чувствовал. Вид у него был строгим и в ту же пору беспечным – он был еще молод, капитан Кленов, ровесник Чирикова, но по опыту, надо полагать, уступал Кучумову. И уж намного уступал Кучумову и Чирикову, вместе взятым.
Прошли еще километра полтора. У Чирикова тем временем сомнение родилось – а надо ли… это самое… с Кленовым? Может быть, пронесет, если отходить от той точки отсчета, в которой они сейчас пребывают, но стоит им поднять руку на красноперого, на милиционера то есть, тогда уж точно не пронесет: как пить дать, забабахают по их кибитке камни да ломики служивых людей – и отвалят им за содеянное по высшей мере.
Когда берется самая верхняя планка – жить становится туго, Чириков сжался, побледнел. Потом ведь так может случиться, что не одолеют они Кленова – хоть и хил и мелкокостен на вид капитан, но он у себя в милиции явно проходил особые тренировки: ткнет один раз пальцем в глаз – потом лежи-валяйся в снегу, стони, кричи, безглазый. От ощущения того, что может произойти, в Чирикове невольно захрустели на ходу кости, душа отделилась от тела, поплыла сама по себе над снегом, Чириков попробовал ее догнать, накрыть грудной клеткой, словно корзинкой, но душа оказалась проворнее хозяина.
И услышал Чириков скулеж – далекий, писклявый, жалкий, это был его собственный скулеж. Попробовал задавить его, но оказалось, что он ни глоткой, ни ртом уже не владеет. Кучумов тоже услышал скулеж, вскинулся на ходу – ему сделалось чуть веселее, чем полчаса назад, и уж куда веселее и лучше, чем утром после объяснения с Кленовым, – все-таки ясный месяц показал свой светящийся краешек, впереди замаячила надежда:
– Ты чего это, Рубель?
Не удержался Чириков, всхлипнул и Кучумов, державший ухо востро, сориентировался точно:
– Стоп, гражданин начальник!
– Чего, чего? – Кленов не думал прекращать движения. – Дорога еще начало размотать не успела, нам идти да идти, а вы уже командуете «Стоп»!
– Человеку плохо, разве не видите?
Хотя и не намерен был Кленов останавливаться, а все-таки притормозил, сдвинул лыжи узким плугом:
– Ну?
– Давайте малость передохнем. У него легкие слабые, сдает человек. Разве не видите? – Кучумов ткнул рукою в напарника, Чириков встретился со старшим глазами и вздрогнул – это были глаза лиса, приготовившегося к прыжку: сейчас Кучумов прыгнет и перекусит Кленову глотку.
«Не надо-о-о», – что-то противное, тоскливое заныло в Чирикове, в груди раздалось буханье – внутренний кашель, Чириков кашлял, не раскрывая рта, – кисти рук ослабли, оросились потом.
«Рубель, подсоби!» – попросил глазами старшой.
– Нет, отдыхать не будем, пойдем дальше, – сперто, не своим голосом пробормотал Чириков, как был согнутым, так не разгибаясь скользнул на лыжах вперед, но уехал недалеко – лыжи разошлись, рванули Чирикова по ногам, он снова закашлялся, и что плохо – хватил открытым ртом морозного воздуха.
Зло вогнав посох в снег и резко оттолкнувшись, Кучумов сделал рывок, обошел напарника:
– Давай, давай, спеши в тюрьму! Там тебя, тепленького и квелого, ждут не дождутся.
– Придержите лыжи, гражданин Кучумов, – капитан обдался паром – ровным облаком серебристых мух, нагнулся, помогая ослабшему, с просевшим сердцем Чирикову.
Ох, какой удачный момент выдался для того, чтобы сбить Кленова с ног, навалиться на него, всадить посох в брюхо либо надавить коленом на горло, Кучумов даже почувствовал, как под коленом у него слабо хрустнула глотка капитана; руки дернулись, зачесались, зашевелились сами по себе, темное лицо обузилось, стало хищным, из глаз выплеснулась черная ярость. «Ну, Рубель!» – чуть было не выкрикнул Кучумов, но сдержался, зубами зажал досадливый крик: какой все-таки удобный момент упускал напарник, ах, какой удобный… Другого такого не будет. Рот у него шевельнулся недобро, задрожал – все, момент упущен окончательно.
Капитан помог Чирикову подняться и отъехал в сторону. Кучумов закусил нижнюю, зло задрожавшую губу зубами, выдавил кровь – квелости и того, что произошло, он Чирикову не простит. Попробовал встретиться с Чириковым взглядом, но тот отвел глаза – глаза у него превратились в два мокрых обмылка, стали скользкими, верткими, их теперь не поймаешь, их даже пальцами не возьмешь – ускользнут.
А Кленов по-прежнему не чувствовал беды – шел вольно, иногда сшибал посохом ороговелую шишку татарника, и та, звонко гремя, катилась по жесткому снегу, словно по танцевальной площадке, плясала, выдавая лихие коленца; иногда поддевал заскорузлый снежный комок, потом подбивал его на лету посохом, но раз на раз не приходилось: Кленов чаще мазал, чем попадал, в общем, вел себя беспечно, движения свои не экономил, что-то в нем сдало, отпустило: сделав дело и изловив егерей, капитан, видать, считал, что все закончено, осталось только малое. А как раз не все в порядке было: заманив зверей в мешок, надо еще горловину затянуть веревкой, завязать на пару крепких узлов, закрепить, но Кленов этого не сделал.
И плевать, что у него пистолет, с пистолетами Кучумову еще до Кленова приходилось встречаться, в тайге пистолет – оружие куда меньшее, чем дробовик:
