а не то я буду думать, что все это обман.
– Как меня оттуда вытащили – об этом я знаю не больше, чем вы, дорогая моя, – отвечал сквайр, – и, сказать по правде, я бы хотел, чтобы мне все рассказали.
Я начал было подробно описывать происшествие, но он не пожелал слушать, покуда я не переоденусь; потому я успел только сказать ему, что жизнью своею он обязан мужеству и верности Клинкера, и увел сестру в ее спальню.
Происшествие это случилось около трех часов дня, а примерно через полчаса буря улеглась. Но карета наша была сильно повреждена и нуждалась в починке, чтобы мы могли ехать в ней дальше, а потому послали за кузнецом и колесным мастером в ближайший рыночный город, мы же поздравили друг друга с тем, что обрели пристанище в трактире, где можно было прекрасно поместиться, хотя он и находился вдали от почтовой дороги.
Когда женщины наши понемногу успокоились, а все мужчины были на ногах, дядюшка послал за своим слугой и в присутствии Лисмахаго и меня обратился к нему со следующими словами:
– Вы, видно, порешили, Клинкер, не допускать, чтобы я утонул. С опасностью для своей жизни вы меня выудили со дна реки, а посему вам, по крайней мере, принадлежат все деньги, бывшие у меня в кармане. Вот они, получайте.
И он подал кошелек с тридцатью гинеями и перстень, стоивший почти столько же.
– Боже сохрани! – вскричал Клинкер. – Извините меня, ваша милость. Пусть я бедняк, но сердце у меня есть. Если б знала ваша милость, как возрадовался я, увидав… Да будет благословенно его святое имя, что избрал он меня смиренным орудием… Но что до денежной награды, то я от нее отказываюсь… Я только исполнил свой долг… То же самое сделал бы я для последнего из ближних моих… То же самое сделал бы я для лейтенанта Лисмахаго, или Арчи М’Алпина, или для всякого другого грешника на этом свете… Но для вашей милости я готов пойти и в огонь и в воду.
– Пусть так, Хамфри, – сказал сквайр, – но если вы почитаете своим долгом спасать мою жизнь, подвергая опасности свою собственную, то мой долг, полагаю я, доказать, как я благодарен вам за такую удивительную преданность и любовь ко мне. Однако же не думайте, что я считаю сей подарок достойной наградой за услугу, которую вы мне оказали. Я решил закрепить за вами пожизненно тридцать фунтов в год и хочу, чтобы эти джентльмены были свидетелями данного мною обещания, которое я записал в свою памятную книжку.
– Боже, помоги мне отблагодарить за все эти милости! – рыдая, вскричал Клинкер. – Смолоду был я сирым и нищим. Ваша милость подобрали меня, когда я был… наг… когда я был… болен и покинут всеми… Ваша милость так глядит на меня… Я понимаю… не смею ослушаться… но сердце мое полно чувством… И если Ваша милость не разрешает мне говорить, я должен излить их в молитве, вознесенной господу за моего благодетеля!
Когда покинул он комнату, Лисмахаго сказал, что был бы гораздо лучшего мнения о его искренности, если бы он не так противно хныкал и причитал; он-де, Лисмахаго, всегда замечал, что эти плаксивые и богомольные слуги бывают сущими лицемерами.
Мистер Брамбл ни слова не ответил на это саркастическое замечание лейтенанта, рассерженного тем, что Клинкер в простоте души поставил его на одну доску с М’Алпином и другими грешниками на этом свете.
Трактирщик, которого призвали, чтобы распорядиться о ночлеге, сказал сквайру, что весь дом к его услугам, но что вряд ли удостоится он чести принимать у себя сквайра и всех его спутников. Он объяснил нам, что владелец поместья, живущий неподалеку отсюда, не допустит нас оставаться в трактире, когда в собственном его доме есть удобное для нас помещение, и что если б не обедал он сегодня у соседа, то, без сомнения, пригласил бы нас тотчас же по прибытии нашем. Потом принялся он расхваливать этого джентльмена, у которого служил когда-то дворецким, и описывал его как чудо доброты и щедрости. Говорил, что он ученейший человек и почитается лучшим помещиком в этих краях, что есть у него жена, столь же всеми любимая, сколь и он сам, и единственный сын, подающий большие надежды молодой джентльмен, только на днях оправившийся от опасной горячки, которая могла оказаться роковой для всей семьи, ибо, как уверял трактирщик, если бы сын умер, родители не пережили бы своей потери.
Он еще воспевал хвалу мистеру Деннисону, когда сей джентльмен подъехал в почтовой карете и одной наружностью своею, казалось, подтвердил все сказанное в похвалу ему. Был он уже в пожилых летах, но добрый, здоровый, цветущий, с открытым лицом, говорившим о трезвом уме и добросердечии. Посочувствовав нам в приключившейся с нами беде, он сказал, что приехал пригласить нас в свой дом, где нам будет менее беспокойно, чем в таком жалком трактире, и выразил надежду, что наши леди не откажутся поехать в его коляске, так как до дома его не более четверти мили.
Дядюшка мой, поблагодарив, как полагается, за такое любезное приглашение, вгляделся в него и спросил, не учился ли он в Оксфорде, в колледже Королевы. Когда же мистер Деннисон с некоторым удивлением дал утвердительный ответ, наш сквайр воскликнул:
– Взгляните же на меня! Неужели вы не можете узнать старого друга, с которым не видались вот уж сорок лет?!
Джентльмен, взяв его за руку и пристально глядя на него, вскричал:
– Ну, конечно, я припоминаю Мэтью Ллойда из Глеморганшира, который учился в колледже Иисуса!
– Хорошая у вас память, любезный друг мой Чарльз Деннисон! – воскликнул дядюшка, прижимая его к груди своей. – Я – тот самый Мэтью Ллойд из Глеморгана.
Клинкер, только что вошедший в комнату с углем для камина, едва услыхав эти слова, уронил ведерко на ногу Лисмахаго и начал прыгать, как исступленный, выкрикивая:
– Мэтью Ллойд из Глеморгана! О провидение!.. Мэтью Ллойд из Глеморгана!
Потом, обняв дядюшкины колени, продолжал:
– Ваша милость должны простить меня… Мэтью Ллойд из Глеморгана!.. О боже, сэр!.. Я не могу опомниться!.. Я сойду с ума!
– Ты, кажется, уже сошел с ума, – проворчал сквайр. – Прошу тебя, Клинкер, успокойся. Что случилось?
Хамфри, порывшись за пазухой, вытащил старую деревянную табакерку и с трепетом подал хозяину, который, открыв ее, достал маленькую сердоликовую печатку и две бумажки. При виде их он вздрогнул, изменился в лице и, просмотрев бумаги, вскричал:
– Как?.. Что?.. Где тот, о ком здесь упоминается? – Клинкер, колотя себя в
