подорвалась и дала ей такую затрещину, чтобы аж в мозгах зазвенело.
– Для начала перестать накачивать всякой дрянью. Сейчас стемнеет, перевезете по следующему адресу. Откапать, чтобы огурцом встала. И, не дай Бог, пальцем тронете! Мне она нужна без повреждений. Оставите в квартире и уедете. Дальше я сама. У меня там все готово.
Все готово? Что это значит? Что?!
Слабею, как ни сражаюсь с собой. И снова отрубаюсь.
А в следующий раз прихожу в себя уже в квартире. Голова тяжелая. Во рту дико сухо. Но я могу двигаться. И соображаю полноценно. Последнее воспринимается одобрительно только первые несколько секунд. Потому как с ясным сознанием меня охватывает такой страх, что кажется, за миг с катушек съеду.
По своей силе это чувство совершенно мне незнакомое…
Животное. Яростное. Сумасшедшее.
Возможно, с выводом препаратов все, что было заглушено, хлынуло. А тут еще новая реальность… Чужая спальня, и я под простынями голая. На мне даже трусов нет.
Что со мной делали? Что?!
А что меня ждет впереди?
– Потому что ты, мать твою, рехнулся, если думаешь, что я это покрывать буду! – резкий голос Людмилы Владимировны доносится из соседней комнаты. Очевидно, она говорит по телефону, потому как в образовавшейся следом за этим тишине других голосов не раздается, а она будто бы отражает: – Игнатий ничего не решает! – кажется, что в следующей паузе она готова разразиться натуральной бранью. – Я сама устраню проблему. И я тебе это говорила! Ты чем слушал? Мое слово уже ничего не значит? – все больше расходится в возмущениях. – Ты сейчас меня пугаешь? Приди в себя, Володя! Или мне напомнить, кто твои яйца в кулаке держит? В этом городе главная я. Не заставляй меня сомневаться в привлекательности родства с твоей семьей, – отбривает так жестко, что меня дрожь сотрясает. – Я не нервничаю! Я раздосадована и разочарована. Тот момент, что вы с Игнатием полезли в это дело за моей спиной, еще обсудим. Уже сейчас могу сказать, что условия нашего сотрудничества будут пересмотрены. Все. До связи.
Наступает пугающая своей неизвестностью тишина.
Как ни пытаюсь придумать, что делать, ничего в голову не лезет. Если эта женщина так с мужиками расправляется, чем ей могу противостоять я?
«Я сама устраню проблему…»
Что она собирается делать?
– Проснулась? – сухо интересуется Людмила Владимировна, входя в спальню.
Я подхватываюсь и сажусь на кровати, прижимая к груди простыню. В голове тотчас все сотрясается и будто бы рассыпается. В глазах темнеет. К горлу подпирает тошнота. Виски разбивает бешеными ударами пульса.
Моргаю и жду прояснения.
– Что вы творите? – хриплю не своим голосом. Он севший, словно я весь этот день только и делала, что кричала. – Зачем я здесь?
Который сейчас час? Саша дома? Ищет меня?
Боже… Как я ему объясню, где была?
– Мне нужно домой…
Договорить не успеваю. Людмила Владимировна небрежно встряхивает широкими рукавами своей стильной белоснежной блузки и решительно приближается ко мне. Занимая высокий барный стул, сцепляет меня суровым взглядом.
– Закрой рот и послушай меня внимательно, – мороз по коже только от этого жестокого тона. – Сейчас мы с тобой либо заключаем договор, либо я позволяю случиться тому, что остановила в порту. Я тебя предупреждала: тюрьма или дурка. Кое-кто не такой терпеливый, как я, выбрал для тебя могилу. Если не хочешь сдохнуть от потери крови под толпой озверевших мужиков. Если не хочешь, чтобы твои останки жрали рыбы на дне морском. Если не хочешь, чтобы на этой койке оказалась каждая из твоих шести сестер, включая самых младших… Ты не будешь отрицать того, что трахалась здесь со своим сердечным другом Лаврентием. О том, что ты, за спиной моего сына, ему помогала и сливала наши деньги, Саша уже знает. Дело за малым.
– Вы в своем уме? – выкрикиваю, сходу разражаясь слезами. Это первая ошибка – плакать перед этой стервой, выказывая свой страх. – Что вы такое говорите? Вы же… Вы же женщина! Вы же человек!!! Неужели у вас совсем сердца нет?!
Захожусь в отчаянных рыданиях, словно обезумевшая, когда понимаю, что ни одно мое слово против нее не работает.
– На твои истерики у меня времени нет, – безжалостный голос неспособен дрогнуть. Опуская равнодушный взгляд, смотрит на циферблат часов. – Думай и озвучивай свой выбор. Я еще должна успеть в «Сорренто» на ужин. Деловая встреча.
Она говорит, что выбор за мной… Но на самом деле у меня его нет! Кто в здравом уме выберет первый вариант?! Я не настолько сильная, чтобы умереть. И уж точно не настолько безжалостная, чтобы подвергнуть опасности других людей. Своих сестер, тем более. А угрозам, которые Людмила Владимировна жестоко сейчас передо мной расписала, после всего, что сегодня видела и слышала, я верю безоговорочно.
– Какая же вы… – выплевываю на пике очередных рваных всхлипов, но закончить фразу все равно не решаюсь.
Сука. Тварь. Мразь.
Ей подойдут все самые ужасные существительные.
Только даже если бы мне хватило смелости все их одно за другим выдать, это не пошатнет власть Людмилы Владимировны и не спасет меня.
Зажимая рот ладонью, физически свою истерику останавливаю. Перевожу дыхание, задействуя ноздри. Прикрываю глаза, и в голове снова калейдоскопом вся моя жизнь разлетается. Рассыпается мелкими звенящими осколками.
«Да… Да, я сошел с ума…»
«Приходи в подсолнухи за поцелуем…»
«Я к тебе так рвался…»
«Хочу быть твоим настоящим…»
«С днем рождения, Соня-Солнышко…»
«Я люблю тебя…»
«Весь этот год о тебе мечтал…»
«Давай поженимся?»
«До смерти, малыш…»
«Сладко тебе, мармеладная Соня?»
«Ты – мое все…»
«Мы всегда будем вместе…»
«На всю жизнь, Солнышко…»
«Ты выше всех…»
Мы же справимся? Потом. Он узнает. Поймет. Поверит мне! Уедем вместе. Все непременно будет хорошо. Нужно просто подчиниться сейчас, чтобы остановить эту обезумевшую маньячку, вырваться отсюда живой и невредимой.
– Я согласна.
В тот момент мне еще кажется, что это я ее обыгрываю.
Но с каждой последующей минутой это убеждение гаснет.
– Перейдем к реквизиту, – мрачно проговаривает Людмила Владимировна, бросая мне комплект кружевного белья. – Надень это.
Пока я покорно выполняю этот приказ, достает из саквояжа… три использованных презерватива. Откуда я знаю, что они были в употреблении? Во всех трех чье-то семя. И моя несостоявшаяся свекровь держит их, совершенно не брезгуя. Раскладывает их методично, хладнокровно создавая нужную ей картинку. Один опускает на тумбу у кровати, второй – на
