больничной рубашке и тапочках на босу ногу и держала в руках ворох своей одежды, которую по американской боль-ничной традиции запихивают под кровать на специальную полку. Тина сказала, что ей надоело ждать, и она хочет уехать домой. Однако после двухмесячного лежания её немного шатает. Она отдала мне часть одежды и ушла в туалет переодеваться. Когда мы вышли из госпиталя, Тина сказала, что хочет есть и что у неё «прошла голова». Надо заметить, что за прошедшие полтора месяца она очень мало и с трудом ела. А тут в момент съела два хот-дога и попросила третий, чтобы съесть по дороге в такси.
Как мы потом проанализировали, время появления передо мной в холле госпиталя внезапно выздоровевшей Тины совпало со временем разговора Зины с чудотворцем Ребе. Разница была 20–30 минут, которые понадобились Тине, чтобы осознать, что она выздоровела, и чтобы дойти с вещами из приёмного отделения до зала ожидания госпиталя. Домой мы с Тиной приехали наверно через полчаса после Зины. Открыв нам дверь и увидев идущую на своих двоих ногах Тину, Зина обрадовалась, но не очень удивилась поскольку, как она сказала, Ребе вселил в неё чувство непоколебимой уверенности в скорое выздоровление Тины.
Это полное доверие Зины к словам Ребе и необъяснимая внезапность полного выздоровления Тины в соответствии со сказанным на большом расстоянии словам и воле Ребе произвели на нас троих огромное впечатление. Наше привитое в советской школе материалистическое мировоззрение было разрушено.
Через два дня нам позвонили из госпиталя и сообщили, что у них пропала пациентка Августина Рохваргер и долго (и справедливо) нас ругали за, как они сказали, безответственное поведение. Тина послала им письмо с извинением. Больше голова у неё не болела. Мы решили позабыть имя врача-злодея, который не только бесчестно получил 6000 долларов в ущерб здоровью пациентки, но и вёл себя по-свински.
Теперь мы иногда рассказываем друзьям о чуде исцеления нашей дочери, сотворённого Любавическим Ребе. Несколько раз Зина вместе с Мирой Абрамовой и её дочерьми приезжала на могилу Ребе в день его смерти и участвовала в молитвах собирающихся там многих сотен Любавических хасидов. На этом же кладбище теперь находится могила моего товарища и друга всей нашей семьи, Исаака Абрамова.
Эпизод 3. Семья любавических хасидов
У части аспирантов Института строительных материалов (ВНИИСТРОМ), где я был в аспирантуре с 1964 года, а потом два года рабо-тал, диссертации не получались. Темы некоторых из них показались мне интересными, я предложил свою помощь, и для трёх диссертантов стал вторым руководителем. За положенные три года я подготовил свою кандидатскую диссертацию с применением математических методов статистического планирования экспериментов и компьютерного моделирования их результатов. Эти методы в сотни раз ускоряют выполнение исследований и обеспечивают их высокую результативность, что и подтвердилось у других диссертантов. (Кроме диссертантов, никому больше не требуется сокращать сроки оплачиваемых исследований и разработок.) Самая интересная работа выполнялась самым приятным евреем Исааком Абрамовым. Мы с ним как-то сразу подружились, хотя он был на четыре года старше меня.
Через год Исаак пригласил к себе в гости на еврейский праздник. С тех пор мы с нашей дочерью Августиной и теперь уже с внуком Хаимом (Фимой) отмечаем главные еврейские праздники в доме Абрамовых. Двадцать лет мы приезжали в их маленькую квартиру в Красково Московской области. Потом, в 1991 году, мы переехали в Нью-Йорк, а Исаак оставался в России ещё пять лет. И теперь уже 20 лет мы приходим в дом Абрамовых в Бруклине в Нью-Йорке, хотя уже пять лет как мы навсегда попрощались с Исаком и много лет, как нет его замечательной жены Фриды.
Семья любавических хасидов Абрамовых была известна многим евреям в миллионном районе Подмосковья, простиравшемся на 50 километров от Вишняков и Люберец до Раменского и чуть далее вдоль Казанской железной дороги (сейчас это частично Москва).
Отец Исаака, Хаим-Янкель за религиозную активность был отправлен перед войной на 10 лет в лагеря. Когда он вернулся, то первым делом построил в Красково бревенчатый сарай, в котором последующие 40 лет действовал еврейский молельный дом, которому советская власть то давала, то не давала официальный статус синагоги. В этой синагоге Хаим-Янкель Абрамов выполнял обязанности и раввина, и казначея, и многие другие.
Каждые четыре года «неизвестные» лица из числа сотрудников или «помощников» КГБ или милиции поджигали эту деревянную синагогу. Она обычно сгорала дотла вместе с книгами Торы и скромной мебелью. Потом за новые взятки местные власти разрешали отстроить сарай-синагогу заново на том же месте. Книги Торы присылались от общины любавических хасидов Нью-Йорка (Бруклин).
Сразу после постройки первого сарая-синагоги Хаим-Янкель за взятки (из своих и собранных средств) получил разрешение на создание еврейского кладбища на месте одного из окрестных болот. За наличные деньги и в обход советских законов болото было засыпано (после многих «левых» поездок самосвалов) песком, взятым из окружающих песчаных карьеров. Кладбище стало популярным, поскольку в Москве и окрестностях мест для простых умерших евреев на Востряковском еврейском кладбище почти не было, разве что за очень большие деньги или огромный блат. Кладбище было оформлено как обычная советская собственность. Оно заполнялось быстро, и Яков стал его смотрителем и фактическим хозяином. Здесь он на-копил деньги на строительство собственного дома, в котором поселился с женой, сыном и дочерью. Советская власть ограничивала всех и вся, включая размеры новых частных домов. Поэтому, когда у его сына Исаака и дочери Веры родились свои дети, в доме стало тесно.
Исаак женился на Фриде, которая была замечательным учителем математики в местной средней школе. На удивление московских профессоров её ученики сдавали на отлично экзамены по математике в самые престижные вузы. Школьное и районное начальство это тоже радовало, а все местные хулиганы и алкаши здоровались со своей любимой учительницей. Её мужу и ей, а также двум их детям дали махонькую, но двухкомнатную квартиру во вновь отстроенном панельном доме без лифта.
В одной комнате была спальня родителей, а другая была перегорожена шкафом, с одной стороны которого помещалась диван-кровать Марика, а с другой – диван-кровать Миры. У нормальных брюнетов Исаака и Фриды родились тёмно-рыжие дети, которые учились в одной школе и в разных институтах, но везде – на круглые пять баллов, медали и красные дипломы. От родителей они узнали все детали иудейских порядков и всю жизнь им следуют.
Дома у Абрамовых в подмосковном Красково был полный кошер, и ещё имелись изолированные полки с пасхальной посудой в подвальном сарайчике. Каждый приход к Абрамовым
