Стефан понимал, в чём тут дело, и это повергало в тихий беспомощный ужас.
Всякий, кто переступал порог Рицианума, переставал существовать.
С ним не разговаривали, на него не смотрели, он становился пустым местом. Одиночество и лишение всякого человеческого контакта было простым, но действенным наказанием. Одиночество тревожило. И именно оно, как выяснилось, оказывало на заключённых едва ли не самое сильное воздействие, быстро разрушая психику и волю к сопротивлению.
На нижних этажах Рицианума всегда царила стерильная тишина.
Запрещены были любые звуки. Даже стук шагов заглушался обувью с мягкой подошвой и особым напольным покрытием, а несущие службу стражники общались между собой системой специально разработанных условных знаков.
Все камеры были одиночными, лишёнными какой бы то ни было обстановки. В ведомстве особой службы обычно не проводили много времени, а потому о комфорте задержанных нимало не заботились, и эти несколько часов, дней, а порой даже недель, без сомнения, могли считаться худшими в жизни несчастных.
Пребывание здесь и самое краткое время было невыносимо. Условия содержания в обычной камере, независимо от её назначения, были строже, чем в карцере рядовой тюрьмы, а про карцер Рицианума, который также имелся где-то на самых глубоких этажах, и вовсе лучше было не думать.
Камера Стефана оказалась крохотной глухой нишей размерами два на два метра, стены которой отсыревали и беспрестанно текли. В кромешной темноте нелегальный ювелир сразу же задохнулся от острого приступа клаустрофобии, которой раньше, в общем-то, не страдал. На ледяном полу едва можно было уместиться лёжа, но лучше не делать этого, разумеется, если в списке желаний среди первых пунктов не значится умереть от тюремной чахотки. Ходить было нельзя, чтобы не звенеть кандалами, поэтому оставалось только стоять или аккуратно сидеть на корточках, опасаясь издать хоть какой-то звук и оказаться-таки прикованным к полу с кляпом во рту.
Несмотря на все эти невесёлые обстоятельства, когда к допросу приступил лично глава особой службы, уже вскоре Стефан сам, добровольно и с благодарностью вернулся бы в свою камеру или принял какую-нибудь другую пытку, только бы форменное издевательство наконец кончилось.
Однако ожидания его всё не оправдывались.
На столе главного дознавателя находились небольшие песочные часы – единственное, что давало представление хоть о каком-то движении времени, которое, по всей вероятности, в комнате для допросов застывало напрочь, как муха в янтаре.
Песчинки даже не сыпались, а флегматично перетекали, просачиваясь, лениво проталкиваясь сквозь узкую витую горловину. И всё бы ничего, только движение это происходило из нижнего сосуда в верхний, что в первый миг шокировало и без того надломленную арестом психику собеседников Винсента. Как легко догадаться, то были не обыкновенные часы, а магические: вместо песка в них использовалась сияющая мелкая крошка драгоценных минералов – алмазная и рубиновая, смешивающаяся необыкновенно живописно.
Некоторое время Стефана даже занимал сей необычный процесс, который длился ровно пятнадцать минут, но постепенно диковинка перестала развлекать. В какой-то миг ювелир даже начал ненавидеть дорогую безделицу, бесстрастно отмерявшую время его мучений. И вот, уже в четырнадцатый раз за сегодня, механическим движением канцлер перевернул часы, а это означало, что невыносимая пытка разговором вновь была продлена.
Вечер определённо переставал быть томным.
– Вы признаете также, что, помимо регулярного сбора сведений для господина Севира в течение последних четырёх лет, осуществляли на территории полиса профессиональную деятельность ювелира? – Винсент методично перечислял все преступления своей сегодняшней жертвы, через равные интервалы постукивая по столу кончиком остро отточенного карандаша. – Осуществляли незаконно, будучи не зарегистрированным в официальной Гильдии?
– Да, признаю, – обречённо вздохнул Стефан. О, как хотел бы он отвести глаза или даже зажмуриться – лишь бы не видеть это чудовище в казённом сюртуке, вытянувшее по одной все жилы. Но, прикованный, не мог и на сантиметр повернуть головы, а закрывать глаза правилами допроса было строго запрещено.
Узкие ястребиные скулы и впалые щёки придавали облику Винсента изрядную долю хищности, серые глаза пронзали насквозь. Проклятый канцлер не отрывал от него холодный взгляд ни на секунду, и металлический блеск монокля уже сводил нелегального ювелира с ума. Что ни говори, а человек в этом страшном существе давно кончился. Если вообще когда-то начинался.
– И вы подтверждаете, что принимали непосредственное участие в покушении на правителя Ледума, изготовив на заказ точную копию украденного чёрного турмалина, известного под именем «Глаз Дракона»? – Тон канцлера был близок к утвердительному, не являясь, однако, ни обвинительным, ни обличительным – голос был попросту лишён всякой эмоциональной окраски. Так же, как и лицо было лишено какой бы то ни было живой мимики. – Вы поставили в известность своего столичного хозяина и получили от него разрешение на выполнение данной работы. Подтверждаете или нет?
– Подтверждаю, – глухо простонал несчастный, обливаясь холодным потом. – Но, клянусь всем святым, я не имел понятия, для каких целей будет использоваться требуемая копия! И имя заказчика мне неизвестно.
Глава особой службы в лёгком недоумении выслушал прозвучавшие жалкие оправдания. Если это была попытка вызвать в нём сочувствие, то она провалилась с треском, даже и не повеселив.
Дух пленника сейчас был безоговорочно сломлен. Однако сломить его оказалось не так-то и просто.
Эта внешне простая, безыскусная, нарочито заурядная шкатулка имела хитро спрятанное двойное дно. Вопреки всем возможным ожиданиям, внутри скрывались довольно-таки изворотливый ум и сильная воля, которые помогали Стефану неплохо держать удар на протяжении всего допроса и сопротивляться умелому давлению, не снимая удобной личины неудачливого чудака, местного дурачка, которого совершенно никто не принимает всерьёз.
Великолепная маскировка.
Пожалуй, слишком великолепная, чтобы ввести в заблуждение главу особой службы, – но с канцлером вообще мало кто мог потягаться в подобных психологических играх. Хотя, надо признать, ювелир весьма убедительно разыгрывал ни в чём не повинную жертву обстоятельств, не понимающую, чего от неё хотят.
Если же быть откровенным до конца, Винсент всё ещё не был уверен в безоговорочной победе: где-то глубоко внутри своего сердца пленник по-прежнему мог не признавать себя побеждённым, лишь временно уступая силе, противостоять которой не мог. Как гибкая ветка, которая относительно легко гнётся, но не ломается, приспосабливаясь к изменчивым обстоятельствам. Чтобы наверняка сокрушить крепость такого духа, нужно было приложить дополнительные усилия, однако канцлер не видел в этом особенной необходимости, ведь Стефан всё равно отныне потерян для общества.
Жизнь его кончена.
Досадно, досадно, что такие незаурядные дарования придётся растратить на выполнение нехитрых рабских обязанностей. Что ни говори, весьма нерациональное использование ресурсов. Вроде как гвозди забивать сапфиром. Но – ничего не попишешь, измена есть измена.
