из-за пазухи пачку денег.
— Я ведь подписал на десять тысяч девятьсот рублей, — сказал Дадоджон, пересчитав деньги.
Очкарик фыркнул и перевел взор на Бурихона — объясни, мол, ты этому дураку что к чему!.. Бурихон забрал у Дадоджона деньги и, пряча их во внутренний карман пиджака, снисходительно улыбнулся:
— Девятьсот рублей это детки десяти тысяч. Каждый месяц эти бумажки рожают по триста рублей. Быстрей, чем на срочном вкладе, в сберкассе. — Он хохотнул. — Ну, спасибо тебе, братишка, выручил. Да умножит господь, как сказал бы ака Мулло, твои богатства и твою щедрость!
— Аминь! — проговорил очкарик, молитвенно сложив руки.
— Аминь! — повторил Бурихон.
Дадоджон подавил рвавшийся из груди вздох.
Очкарика проводили поздним вечером. Вокруг стояла непроглядная тьма, но еще темнее было на душе Дадоджона. Глаза Шаддоды победно сверкали.
38
В кабинете Аминджона сидел посетитель. Он назвался Набиевым, но не походил ни на таджика, ни на узбека, скорее — на казаха и говорил по-русски. Словно отвечая на безмолвный вопрос Аминджона, он сказал:
— Отец у меня таджик, мать казашка. Мы живем в Караганде. Но отец родом из ваших мест. До самой своей смерти он тосковал и хотел вернуться в родные края, но почему-то не мог выбраться. Только перед тем, как ему умереть, я узнал, почему он оказался в Караганде.
Аминджон тут же вспомнил, что в конце прошлого года у него была тетушка Нодира и что-то рассказывала про человека с такой фамилией, который якобы имел отношение к убийству ее отца Карима-партизана и был сослан в Караганду. Она показывала письмо от сына этого человека. Значит, перед ним сын… тетушка Нодира назвала его имя… кажется… да, кажется, Ахмад…
— Приехал я, конечно, не случайно, хотя и не специально, — продолжал Набиев. — У меня были кое-какие служебные дела в Ташкенте, я работаю в ОРСе при шахтоуправлении… Но не могу успокоиться и выбрал время заехать к вам. Может быть, мы все-таки сумеем раскрыть эту тайну и восстановим наконец-то истину. Тем более, что у меня появилась зацепка.
— Какая? — спросил Аминджон.
— Нашел вот одну вещицу… — произнес Набиев, открывая свой портфель. Он вытащил из него обоюдоострый нож с черной костяной рукояткой и положил его перед Аминджоном. — После смерти отца я как-то встретился с его товарищем. Они с молодости дружили, вместе работали, и я рассказал ему все, что услышал от отца, и спросил, не знает ли он каких-нибудь подробностей. Он сказал…
В этот момент зазвонил телефон. Аминджон, извинившись, снял трубку и услышал голос тетушки Нодиры.
— Мне передали, что из Караганды приехал сын Ахмада Набиева, — сказала тетушка. — Если увижусь, привести его к вам или сразу к товарищу Курбанову? Он тоже им интересовался.
— Он уже сидит у меня, — ответил Аминджон. — Да, об этом и речь… Хорошо, подъезжайте к вечеру, часов в семь… Рад был услышать ваш голос, не болейте… Да, верно, болеть некогда — летний день год кормит, а нам еще наверстывать потерянное в рамазан. Как, кстати, идет заготовка косточковых плодов, закончили?.. Ну, молодцы! Быть, значит, нам в этом году с урюком… Ладно, до вечера…
Аминджон положил трубку и вопросительно посмотрел на Набиева.
— Да, я понял, это дочь Карима-партизана, — сказал Набиев. — Я обязательно увижусь с ней.
— Ну, а что сказал товарищ вашего отца?
— Да-да!.. Он сказал, что мой отец часто, не только пьяный, но и трезвый, проклинал какого-то человека, то ли Самада, то ли Самара, из-за которого будто бы угодил в тюрьму и теперь страдает. Однажды он показал ему вот этот нож и сказал, что подлый Самад-Самар дал ему нож и пообещал награду, если отец согласится убить Карима-партизана. Посулил лошадь и двадцать червонцев. Мой отец якобы грозился расквитаться с ним, прирезать этим самым ножом его самого, а потом повиниться властям. Но грозился отец всегда в пьяном виде, а, проспавшись, забывал и только отделывался проклятиями. Ну, а когда женился, вроде бы успокоился и отдал нож товарищу, чтобы не видеть его, не вспоминать и не мучиться. Я привез его, может быть, ваши следственные органы займутся поисками? Вы извините меня, но я считаю, что убийцы не должны оставаться безнаказанными, сколько бы лет с тех пор ни прошло.
— Я того же мнения, — сказал Аминджон.
Он взял нож и внимательно рассмотрел его. Да, сработан нож в здешних краях, быть может, ура-тюбинскими мастерами, но знаков владельца нет. Такие ножи можно увидеть в любом доме. Если именно этим ножом совершено убийство, то какой глупец признается, что он его? Придется искать и другие доказательства. «Пусть ищут!» — решил Аминджон и положил нож на край стола.
— Я передам его следственным органам, — сказал он.
Набиев удовлетворенно кивнул головой.
— Я понимаю, задача у них другая, — сказал он. — Кто знает, жив ли тот человек? Может, перебрался в другие края, сменил имя и даже внешность, всякое бывает…
— Если жив, от наказания не уйдет. В любом случае — спасибо вам!
— Это вам надо сказать спасибо. Извините, что отнял у вас время. — Набиев поднялся. — Разрешите идти?
— До свидания! — Аминджон протянул ему руку. — Жду вас в семь вечера, познакомлю с дочерью Карима-партизана и с товарищем Курбановым, которого попрошу заняться этим делом.
Набиев вышел из кабинета. В приемной сидел Дадоджон. Он знал от секретарши, что Рахимов занят с приезжим из Караганды, и поэтому внимательно посмотрел на Набиева, а тот, в свою очередь, глянул на него. Как только Набиев покинул приемную, Дадоджон встал с места и с разрешения секретарши направился в кабинет.
— A-а, Дадоджон Остонов, смелее, смелее!.. — приветливо встретил его Аминджон. — Что так похудели? Трудно вести хозяйственные дела?
— Да, колхозный склад это не пастбище, — сказал Дадоджон, усаживаясь в кресло.
Аминджон налил в пиалку чай и протянул ему. Рядом с чайником лежал нож. Принимая пиалку, Дадоджон остановился на нем взглядом.
— Красивый нож, — сказал он без всякой задней мысли. — Ваш?
— А вы, вижу, знаток! — улыбнулся Аминджон и подал нож Дадоджону. — Как по-вашему, чьей он работы?
Дадоджон взял нож и, осматривая его, вдруг вспомнил, что давным-давно, еще в детстве, он видел такой же нож у ака Мулло. Он обнаружил его у брата под подушкой и попросил подарить ему, а ака Мулло вдруг побледнел, вспылил, затопал ногами и, отбирая нож, отвесил затрещину. В первый и последний раз в жизни поднял руку на Дадоджона, потому что имя Дадо было дано младшему брату в честь деда. Оно и означает «отец отца». Ака Мулло потом каялся, просил простить его за святотатство.
