спасения, потому что дело наше напоминать вам, а ваше — нас, святителей своих, слушать. Повторяем тебе: смело иди на врага, стань освободителем земли своей, христоименитым людям от сего окаянного нового фараона, от поганого самозванца Ахмата! Прежде поработили татары Русь за грехи наши, за малодушие отцов наших. А ты покайся от всего сердца, дай обет Господу блюсти правду в судах, любить народ свой, не употреблять насилия, оказывать милость к виновным. И Господь явит милость свою тебе, Богом утверждённому царю, и пошлёт Он в помощь тебе Ангелов и Святых мучеников, и смятение найдёт на врагов твоих, и одолеешь их, и погибнут они. И дарует тебе Всевышний Царство славное, и сынам сынов твоих из рода в род вовеки. А мы собором святительским день и ночь молим Его: да рассыплются племена нечестивые, хотящие брани, да будут омрачены молнией небесною и яко псы голодные да лижут землю языками своими! Иди, сын мой, государь мой, помолись с нами и возвращайся к воинству своему!
Вассиан склонил перед Иоанном свою гордую седую голову, дабы подчеркнуть превосходство самодержца и не задеть самолюбия его.
Поняв, что всё необходимое сказано, митрополит Геронтий двинулся к собору Успения Богоматери. Вновь взлетела к небу мольба всенародная о спасении от напасти страшной, нечаянной.
Иоанн сдержал слово: отстояв молебен и даже не заходя в свои покои, дабы не пугать и не раздражать народ, он выехал за стены города и расположился в своём загородном дворце в Красном селе.
В Москве действительно накопилось много неотложных дел. Великий князь решил начать с главного: написал завещание. Он сделал это, не откладывая. Затем ему предстояло встретиться с послами мятежных братьев. Всё произошло, как и следовало ожидать: поболтавшись по чужим землям, дождавшись холодов, мятежные князья поняли, что больше деваться им некуда, как идти на поклон к государю. Прежде послов пожаловала к Иоанну его матушка-инокиня и слёзно молила помириться с братьями. О том же просил и митрополит Геронтий, на следующий же день явившийся в Красное село. Что ж, минута для примирения наступила самая подходящая, перед лицом опасности надо было забыть свои обиды. Иоанн пошёл всё-таки на уступки братьям, которые, впрочем, предлагал и прежде. Старшему, Андрею, отдал Можайск, другому, Борису, утвердил подаренные матушкой села, да ещё прибавил от себя несколько волостей. Всё это — при условии, что мятежники навек признают его и наследника Ивана Молодого своими государями и пообещают быть с ними во всём заедино. Не мешкая, утвердили с послами грамоты, и те помчались к братьям с приказом немедленно явиться с полками к полю предполагаемой брани, к Кременцу.
Вызвал к себе наместника московского Ивана Юрьевича Патрикеева и приказал, приготовив народ, пожечь посады. Часть беженцев из Москвы решили перевести на осаду в Дмитров, ибо она не могла вместить всех нуждающихся в защите. Часть народа отправили и далее — в Переславль.
Ещё раз поговорил со своими боярами, с митрополитом и с матушкой, большинство из них были убеждены: надо дать отпор врагу, а не искать мира с ним. Пригласил Иоанн к себе и духовника своего, Вассиана, который сам к нему ни на второй, ни на третий день не явился, хотя и был в здравии и присутствовал на всех молебнах. Видно, не хотел старец лишний раз напоминать государю о суровой встрече в крепости, гневить понапрасну. Но у великого князя приутихла обида на его горькие слова. Тем паче, что сопровождал он их столь уважительными титулами и таким любезным обращением, что тут никак нельзя было усмотреть преднамеренного желания принизить его, самодержца Русского, а виделась лишь любовь к своему Отечеству. Потому Иоанну особенно хотелось заручиться поддержкой святителя, оправдаться в его глазах, получить благословение.
Он принял Вассиана любезно, пригласил присесть в кресло.
— Ты когда собираешься к войску, мой государь? — сразу же напрямик спросил старец.
— Не волнуйся, отец мой, я не задержусь. Ещё один-два дня и отправлюсь. Осталось лишь подготовить Москву к осаде, пожечь посады, довезти запасы продовольствия в крепость.
— Скажи мне, сын мой, отчего ты так активно готовишь город к осаде, неужели не уверен в своём воинстве? — тревожно глядя на Иоанна, спросил архиепископ. — Думаешь, оно не сможет осилить врага? Боишься, что Господь не поможет тебе?
— Я надеюсь на победу, — вздохнул Иоанн, — но я должен предусмотреть все возможные последствия сражения. И на тот случай, если враг одолеет нас, Москва должна выдержать осаду, пока мы не соберём новые силы. К сожалению, владыка, на войне всякое случается. Если бы хан Ахмат не верил в свою победу, разве пошёл бы он на Русь? Не пошёл бы. Стало быть, и нам нельзя быть слишком самоуверенными. Да и советчики мои по-разному мыслят. Ведь, согласись, если есть возможность мирного решения, почему бы не воспользоваться ею? Почему не уберечь многие сотни христианских жизней, которые могут прерваться на поле сражения?
— Не верю я в возможность мира с Ахматом, — уверенно рассудил Вассиан. — Чую я, что пришла пора окончательного освобождения нашего от рабства. И ты, именно ты, сын мой и государь мой христолюбивый, должен снискать себе славу спасителя Отечества от врага поганого. Будь моя воля, я не задумываясь бы жизнь свою положил на суд Господен, только бы спасти землю Русскую. Молю о том Бога денно и нощно. Нет у нас другого выбора, как только сражаться и победить, либо погибнуть.
— Отчего же, владыка, — возразил Иоанн, — не в одной только Москве люди живут, можно и на север бежать. Османы захватили Царьград, а люди — вот они, по всему миру живут, и в нашей стране, и в Риме, и в других землях...
— Разве ж это жизнь? Конечно, можно, подобно беглецу, скитаться по чужим странам. Только это не жизнь. Да и можно ли, погубив вверенное тебе Богом стадо, избежать Его кары и где-то ещё спокойно воцариться? Да ежели даже в небо взовьёшься, и как орёл, посереди звёзд гнездо себе совьёшь, то и оттуда свергнет тебя Господь. Везде достанет десница Его — и в небе, и на дне морском. Молю тебя, государь, укрепись духом и не оставляй народ свой, — Господь не оставит нас.
Убеждённость и энергия Вассиана отдалили сомнения государя, и он, сделав ещё последние необходимые распоряжения и пробыв возле Москвы четыре лишь дня, вновь собрался к месту сражения. В последний раз отстоял утреню в кафедральном соборе, поклонился святым
