Петр Яковлевич, поднимаясь с застеленной белой простыней кушетки. — Какой еще ретранслятор?
— Распараллелим линейную информацию, превратим в объемную. — Василь не лез за словом в карман. — Она у меня, голубушка, попляшет! Прогоню запись сотню раз, отсею несущественное...
— Отважный хлопец! — покачал головой Александр Лаврович. — Голой попой ежа хочет задушить.
— Почему же? — с неподдельной искренностью удивился Василь. — На лентах мы зафиксировали количественную и качественную информации. Качественная информация не такая чуткая к ослаблению сигналов, шумов... К тому же она более гибкая и удобная. И главное — по своей природе она двоична, сходна с механизмами регулирования... И... — Василь сбился, смутился. — Вы ведь не хуже меня знаете.
— Знаю, это верно. Но мне интересно, что вы будете делать. Продолжайте! — подбодрил Василя академик.
— Ну... информация переводится с одного языка на другой. Значит, прежде всего установим эквивалентность между сообщениями или сигналами в алфавите одного и другого языка...
— Славно, славно! Представьте себе, что сообщение состоит из непрерывных групп...
— Туда я еще не совался, — признался Василь. — У нас в основном дискретные, раздельные сигналы. Я не раз устанавливал эквивалентность...
— Чудесненько! — воскликнул Александр Лаврович. — Будет на что опереться! Поехали, Петро! Ты, гляжу, совсем дохлый.
— Еще и проголодался к тому же, — Петр Яковлевич направился к выходу. — Григорий Васильевич, ты с нами?
— Нет, — махнул рукой Савич. — Лучше прогуляюсь пешком. Разомнусь немного.
...Солнечный с утра день постепенно помрачнел. Из-за Высокого Замка выползала черная туча, клубясь и разрастаясь, она закрыла вскоре все небо. Потемнели улицы, заторопились прохожие, порывистый ветер тряс ветви каштанов, гнул их к земле.
Подойдя к горсовету с воинственными львами у входа, которые будто закрывались гипсовыми щитами от непогоды, Григорий замедлил шаг. Посмотрел на дом Майи, задержал взгляд на третьем этаже — не вернулась ли? Закрытые, давно не мытые окна свидетельствовали, что хозяйки нет дома. С грустью подумал: «Как все переменилось! Сколько неожиданностей за последнее время — и приятных, и досадных. А сколько их еще впереди?»
Миновав замшелые, крепостной толщины стены храма, принадлежавшего когда-то Ставропигийскому братству, Григорий вышел к перекрестью трамвайных путей. Будто по заказу, вагоны снова уперлись друг в друга, целые вереницы машин сгрудились за ними. Лениво переругивались между собой вагоновожатые.
Григорий закурил сигарету, жадно затянулся дымом. «Мы стали старше, больше узнали о себе и окружающем мире. Сколько всего понастроили, добыли, вырастили... Но кто из нас поднялся духовно на ступеньку выше? Разве что Петр Яковлевич... Верный служитель и мужественный сын науки. Он единственный из нас решился... И конечно же у него и в мыслях нет, что становится в ряд отечественных рыцарей, на себе испытавших прививку оспы, холеры, тифа...»
Упали первые капли дождя, тяжелые как свинец. Потом застучали, забарабанили по щербатой мостовой все чаще. Смыли пыль с асфальта и брусчатки, образовали ручейки. Григорий поднял голову. На стене Арсенала, раскинув веточки, молоденькая березка подставила под дождь ладошки трепетных листочков. «Выстояла! Растешь! Тянешься к солнцу. У каждого свое небо. Чистое и безоблачное. Но у одних низкое — достанешь рукой. А у других такое высокое, что даже мысли не достичь той высоты. Буду носить в себе всегда высокое небо, чтобы этой березке было куда тянуться».
Григорий подошел к приемному пункту стеклотары. Спрятался от дождя под его навесом. «Чего только не выдумают люди! Выдумали и стеклотару — общее название для разного калибра бутылок, банок, бутылей...»
Вдруг его толкнули — две женщины, накрытые одним плащом, вбежали под навес. Когда откинули плащ, Григорий увидел Аиду и свою спутницу по поезду — Женю.
— Здравствуйте! С прибытием! — поздоровался Григорий и почувствовал, как сильно забилось почему-то сердце. — Я торопился к тебе, Аида... Как там?..
— Тсс! — Аида приложила палец к губам, взяла его за руку, отвела в сторону, к ящикам с пустыми бутылками. — Моя новая начальница... Не при ней же...
— Как Майя?
— Ничего. Проговорили до поздней ночи. Боится, что ее посадят. Порывалась идти к какому-то Робчуку...
— Робочуку. Это общество терапевтов.
— Правильно. Общество терапевтов. Я ее отговорила. Посоветовала все продумать и уж тогда... Чтоб не жалела. — Аида оглянулась, кивнула Евгении Михайловне, мол, я сейчас, долго не задержусь. — Она хорошо про свои обычаи рассказывает... Интересно. Тысячи лет прошли, и почти все сохранилось. Я ей — про свои... Ну и еще о всякой всячине. Мы, бабы, жалостливые...
— Я проголодался, — прервал Аиду Григорий. — Пошли на проспект, там есть уютное кафе «Красная шапочка». Я буду играть роль голодного волка.
— У меня тоже голодный человек дома сидит.
— Не умрет. Успеешь к ней. Евгения Михайловна, пойдемте с нами в кафе!
— Спасибо. Некогда, как-нибудь в другой раз. — Евгения Михайловна поклонилась и побежала к трамвайной остановке.
— Откуда ты ее знаешь? — Аида ревниво дернула Григория за рукав. — Еще одна? Мало мне той, что дома.
— Аида, пора бы и тебе угомониться, — покачал осуждающе головой Григорий. — С Евгенией Михайловной мы ехали в одном купе, когда я возвращался из Киева. Ясно? В дороге и познакомились. Что здесь плохого?
— Так бы и сказал сразу, — повеселела Аида. — А то я уж подумала...
— Не думай больше об этом. Побереги свою головушку для других забот. — Григорий взял Аиду под руку. — Пошли в кафе. Я еще никогда не чувствовал себя таким голодным. Еле на ногах держусь.
В кафе Аида все время ерзала на стуле, переживала, что задерживается.
— Если Майя убежит, не прощу себе...
— Ты гляди, — засмеялся Григорий. — А совсем недавно ты о ней...
— Так то ж недавно, — нахмурилась Аида. — Все вы, мужики, бессердечные, ничем вашу черствость не прошибешь.
— Ну почему же? Декарт сказал...
— Знаешь, мне сейчас не до твоей философии, — оборвала Григория Аида. — Допил свой кофе? Пошли. У меня нет времени здесь рассиживаться. Проведи к трамвайной остановке и отправляйся к своему Цвяху.
...Совсем обессиленный, Петр Яковлевич полулежал в кресле-качалке, заботливо укрытый клетчатым пледом, и блаженно улыбался,
