— Почему?
— У меня дома дети.
— Но ведь они уже взрослые! И обошлись же без тебя эти годы! Сейчас вернешься и если… Ну, ты меня понимаешь… Лишь помехой сыновьям станешь. Пусть время пройдет. Смой с себя позор. Чтоб к ним в дом вернуться отцом.
— А кто же я для них по-вашему?! — вскочил Аслан.
— Не спорю, отец. Но опозоривший себя и их. Аслан побелел. Он смолчал. Но чего это ему стоило…
— Я предлагаю лучший выход. Здесь, на лесосплаве, ты сможешь восстановить свое реноме.
— Так ведь воровал я не здесь. А там! И это ваше, как его, реноме… Там и очиститься надо!
— Да, но у тебя нет специальности, по какой ты смог бы работать дома честно! — вспылил Воронцов. — Ведь у тебя на родине не из леса, как здесь, а из камня дома строят!
— Моя специальность — мои руки! Без дела не останусь. И в «малину» не пойду. Но и на шее у детей сидеть не буду. Очищаться на стороне предлагаете? А ведь я туг лишь срок отбываю. Вина моя там. Живая! На своих ногах ходит. Нет! Туда поеду!
— О какой еще ходячей вине ты говоришь? — удивился начальник.
— Есть один, — и Аслан без утайки рассказал о Шефе, о его угрозах сыновьям.
— Вон оно что… А я-то думал… Так они, выходит, сами теперь живут. Одни. Ну, может, зря волнуешься. Возможно, этот самый Шеф давно уже срок отбывает где-нибудь. Зря раньше о том не знал, — вздохнул Воронцов тяжело. И, глянув на Дядю, продолжил: — Трудно тебе пришлось, Аслан. Ни одной минуты, верно, спокойной не знал. Ты — здесь. А ребята — там… Значит, возвращаться домой надо. Но не убивать, не сводить счеты. Поверь, без тебя обойдутся. А вернешься, чтоб жить. Заново! Понял? Отцом тебе до конца жизни быть надо. Ладно. Считай, что не предлагал я тебе ничего. Не судьба, видно, остаться на Сахалине. Поедешь. Но без глупостей. Я верю тебе. В человеческое твое. Война, сам знаешь, много жизней отняла. Сейчас каждая во сто крат дороже. Я о твоей свободной жизни говорю. А на Шефа судья будет. Но не ты. Более строгий и справедливый. Ну, а ты иди в барак. У тебя всего месяц в запасе остался. И подумать еще о многом нужно. Многое пересмотреть.
Дядя ушел, ругая в сердцах Воронцова. Сам не зная, за что. Аслан рванул дверь барака. И, еще не войдя на порог, удивился. С чего это мужики так спорят? Что там случилось? Бригада даже не заметила Дядю.
— Что тут за шум? — спросил Аслан.
Мужики вмиг смутились, умолкли. Видно, неловко было отвечать.
— Да это я тут немного… Ну, оно и сам посуди, Дядя, ты скоро смотаешься от нас. А бугор нужен будет. Вот я и сказал этим, что когда ты уйдешь, я бугром стану над ними. А они не хотят почему-то, — удивлялся Дубина.
Аслан рассмеялся:
— А на что тебе бригадирство?
— Как на что? А зачеты? Да и деньги на счет бойчей пойдут! Опять же ксивы получше получу. С ними потом куда захочу пойду!
— Так бугром тебя либо выбрать должны, либо начальство назначит, — ответил Дядя.
— Вот и я говорю, нехай живее выбирают. Мне ждать некогда. Чем я им не подхожу? Вкалываю за троих, порядок держать кто лучше меня сумеет?
— А ты не лезь. Коль захотят, то сами и выберут. От бригадира не сила, ум требуется.
— Я тоже его имею! — насупился Дубина.
— Рано ему в бугры.
— Ишь, командовать хочет. Тут не «малина».
— Мы, может, сявку бугром поставим. Он справедливей будет. В «малине» ему от всех доставалось, так в бригадирах он никого выделять не будет, — говорили мужики.
Но все ж бригадиром накануне отъезда Дяди решено было выбрать Дубину. Что ни говори, горло у него луженое, любого перекричать мог. Да и силища — никого в обиду не даст. На том порешили. И целую неделю изо дня в день готовил Аслан Дубину к предстоящему бригадирству.
Будто между прочим обронил Дубина как-то, что после срока останется он на Сахалине. Пойдет работать на стройку. Там, возможно, семью заведет. Но назад к Шефу не вернется. Мстить ему не будет. Не за что. Всяк сам ответчик за собственную глупость. Сказал, что хочет зажить спокойно. И бригадирство ему нужно лишь затем, чтоб потом на стройке уже не сомневались бы в его способностях. Взяли бы без оглядки.
— Значит, с «малиной» завяжешь? — переспросил Дядя.
— А ну ее! Говорили, в лагерях законники живут, как сыр в масле. А на деле — вон что! Хуже собак. Оно и на воле теперь вору нигде ходу нет. Сигнализации в каждом ларьке, лягавых всюду полно. На всякого вора по трое мусоров. Где уж там жить? А менять лагерь на лагерь — жизни не хватит. Да и надоело.
— А твоя доля в общаке как же? Неужто откажешься?
— А ну его, этот общак! На него позаришься — еще и посадить могут. Начнут копать, на каких делах я эту свою долю заимел! Пусть Шеф, когда его заловят, отчитывается! А я за чужие деньги свою свободу больше не запродам. — Помолчав, Дубина спросил: — Все ж мстить ему будешь?
— Куда мне? Дай Бог, чтобы меня сыновья простили. Зачем же с кого-то долги требовать, коль у самого их полные карманы? За эти последние ночи все я обдумал. Не нужен мне Шеф. Хватит. Оглядываться боюсь. Да и поздно. Поеду. Коль дети не примут — вернусь сюда. Вольным. Помирать приеду. Чтоб не мешать ребятам, не мозолить им глаза. Не напоминать о себе…..Дядя смотрел в окно. За ним, обгоняя одна другую, убегают назад березы. Что это? Уже давно миновали Урал? Вот как! А он и не заметил. Здесь еще осень. Поздняя, холодная. Но снега пока нет. Скоро выпадет.
Из зимы в осень вернулся. Как из могилы в старость сиганул. Зима — как белый саван. В ней о жизни не помышляй. Лишь смерть кругом. А осень? Хорошо, когда старость нужна кому-то. А вот Аслана пустят ли в осень? Иль, приоткрыв дверь, вернут в зиму? Всякое может случиться. И Дядя вспомнил последнее письмо сына. Старшего. Арсен писал: «Не знаю, что и ответить на твои вопросы. Живется нам полегче, работаю теперь инженером. Зарабатываю неплохо. А братишка заканчивает техникум. Никто нам не помогал. Все, что имеем, сами добились. Да и отвыкли мы от опекунов. Рано повзрослеть пришлось. Ну, оно и к лучшему. Никому ничем не обязаны. Так что, думаю, в дальнейшем мы тоже сумеем обойтись и без твоей поддержки. Ты спрашиваешь, возвращаться ли тебе домой. Примем ли? Пойми только верно. По совести мы обязаны тебя принять. Но это лишь по долгу, А если по сути, хотим ли мы того, то скажу тебе честно — отвыкли мы от тебя. Не знаем, кем и как вернешься. Своим иль чужим человеком. Ведь привыкать нам друг к другу надо заново. А сумеем ли? Во всяком случае мы не уверены…» Дядя хмурился. Курил одну папиросу за другой. Бежал поезд, погромыхивая колесами по рельсам, словно выговаривал: «До-мой, до-мой…» Аслан считал дни до встречи. Вот так же когда-то возвращался он домой с войны. Тоже вглядывался в окно. Торопил поезд. Как давно это было! Тогда его, Аслана, встречали, как героя. А теперь? Как много лет прошло… Как болит память… Сердце загнанным зайцем по углам прыгает. Дрожит этот заяц. Белый, весь седой, старый — как горе. Но не хочет умирать. Чуть позже бы… Хочется на сыновей взглянуть. Какие они теперь? А там можно и на покой.
