Если присмотреться, ничто в этой комнате не было новым. Ковры поистерты, золотые листья на стенах увяли и истончились, в одной из оконных панелей серебристая трещина во всю длину. Однако здесь все так и вопило: «Традиция! Класс! Качество!» – и, разумеется, неизбежная примета традиции, класса и качества – оленья голова над очагом, темные остекленевшие глаза отражали свет, и голова казалась все еще живой. И вот еще кое-что, чего в отеле быть не могло: на кровати, полускрытое, обнаружилось платье. Того же цвета, что и вся материя здесь, темно-розового. Я подняла платье, оно грузно заскользило у меня в руках. Качество, качество! Невольно я попыталась себе представить, как же выглядит комната Генри.
Горничная ушла за чаем и принесла чайник и чашки на серебряном подносе – в точности, как я загадала. За горничной по пятам следовал молодой парень, мой ровесник примерно: он притащил чемодан и поставил его посреди ковра. Затем в комнату вошла еще одна особа, высокая, светловолосая, великолепная: Шарлотта Лачлан-Янг, вторая сирена.
Она была одета в красивое платье – должно быть, у такого наряда имеется особое название. Легким шагом приблизилась, расцеловала меня в обе щеки.
– Грир, верно.
Прозвучало как утверждение, а не вопрос – словно она сообщила мне мое имя. Когда Шарлотта выпустила меня из объятий, я невольно отступила. Поцелуи Генри застали меня врасплох, а ее были и вовсе чересчур, она мне до того дня и слова не сказала.
– Как же замечательно, что ты приехала. Добро пожаловать в Лонгкросс! – Она приветствовала меня так, словно дом принадлежал ей, и я вспомнила: в СВАШ говорили, она – дальняя родственница Генри. Очевидно, это давало ей право разыгрывать из себя хозяйку или она так думала. Мне это показалось странным – я-то думала, только маме Генри пристало меня так принимать. Однако тогда я еще ожидала, что с родителями познакомлюсь за ужином. Шарлотта меж тем продолжала:
– «Лоутер» – самая лучшая комната. Вот увидишь, какой тут потрясающий вид из окна поутру.
По этим фразам я окончательно поняла, чем Шарлотта отличается от других Средневековок. Каждое ее слово следовало бы писать жирным шрифтом или курсивом. Все у нее вызывало энтузиазм, обо всем она говорила с нажимом. И я сразу почувствовала, как быстро это начинает действовать мне на нервы. Горничная разлила чай в крошечные бесполезные чашечки через такое масенькое серебряное ситечко, то ли дело большие согревающие руки кружки, которые мы с папой наполняли темной, с красным отливом дешевой заваркой. Пока горничная разливала чай, Шарлотта присела на кровать, игриво перебрасывая прядь волос с одной стороны пробора на другую, как делала и Эсме. И это у нее тоже выходило идеально.
– О, это твое платье на сегодняшний выход? Ох ты! Просто идеальное! Этот цвет к твоим темным волосам. Ням-ням!
Я подметила: горничная первую чашку чая вручила Шарлотте, мне вторую.
– Бетти, лапочка! Чай!
Шарлотта обернулась ко мне, широко раскрыв глаза, как будто этот напиток изобрели только что, впервые, специально для нее.
– Именно это мне и было нужно. Как поездка? Кто тебя доставил?
Чай на вкус был странный, слабый, словно спитой, а стенки чашки совсем тоненькие. Если сомкнуть зубы на крае – откусишь кусок.
– Меня привез Идеал.
– О, егермейстер! Он такая лапочка!
В точности так же отзывалась о нем Эсме. Видимо, у Средневековцев «лапочка» – синоним «злобного ублюдка».
– Да, вел себя по-рыцарски, – усмехнулась я. – Так развлекал меня по дороге. Смотрела «Таксист»[8]? Вот, он в точности Роберт де Ниро, только больше помалкивает.
Шарлотта широко раскрыла глаза и дернула головой, указывая на горничную, которая выразительно поджала тонкие губы. Я не понимала, о чем мне Шарлотта сигналит, но на всякий случай заткнулась. В этот момент часы на камине – Когсворт из «Красавицы и чудовища»[9] – начали бить, и Шарлотта заверещала:
– Боже, посмотри, который час! Все, чай ты попила, – я только глоток и успела сделать, – займись скорее приготовлениями к ужину. Коктейль в семь тридцать в гостиной!
Я не без сожаления отставила чашку.
Шарлотта схватила мое платье и встряхнула его, точно она – матадор, а я бык.
– Золушке пора на бал.
Ни она, ни Бетти не выражали намерения уйти, так что выхода не оставалось: переодеваться при них, остаться в нижнем белье на глазах у посторонних. Видимо, так богатые и живут. Наверное, только дикари стесняются обнажаться перед другими. С их помощью я ввинтилась в платье – тут-то даже кстати вышло, что они остались. Мне припомнился фильм «Елизавета» и Кейт Бланшетт в роли королевы – стоит себе, растопырив руки, и предоставляет фрейлинам натягивать на нее и платье, и украшения, все. Потому-то богатые люди не уединяются, чтобы переодеться: их наряды так сложно устроены, что требуется помощь.
Когда я была одета, помощницы усадили меня перед зеркалом и занялись моими волосами. В удачный день мои черные волосы падают ровно и сияют, точно новый колокол, густая челка щекочет верхние веки, подрубленные пряди касаются плеч. Это был не самый удачный день: из-за дождя волосы начали слегка завиваться, но, как выяснилось, об этом я могла не беспокоиться. У Шарлотты имелись для меня идеи получше.
– Бетти потрясающе укладывает волосы.
И в следующие двадцать минут мне пришлось признать: Бетти и впрямь владела какой-то магией. Она завила мои волосы локонами, смахнула челку на одну сторону, выбивающиеся пряди вернула на место и подколола крошечными шпильками с розовыми бутонами в тон платью.
Я гадала, не займется ли Бетти и макияжем, но выяснилось, что это уж целиком мое дело. Горничная ушла – без сомнения, помогать кому-то еще, – а Шарлотта встала у окна, любуясь ночным пейзажем. Подергала ручку и сообщила мне:
– Кстати говоря, тебе следует знать, что Бетти – жена Идеала. И вообще стоит раз навсегда запомнить: никогда не сплетничай при слугах.
«Уж конечно, за пределами этого таинственного замка мне такое правило вряд ли пригодится», – подумала я. Мне чуточку было стыдно за мои слова, но если эта дурища вышла замуж за егермейстера, едва ли она услышала от меня что-то новое. Пытаясь отмахнуться от неловкости, я проворчала:
– Ну что ж, ей очень, очень повезло, вот и все, что я могу сказать.
Я взялась за обычную черную подводку для глаз, но замерла с карандашом в руках. Как-то это не подходило к новому платью. Подошла Шарлотта, прохладной рукой коснулась моей руки, заставила положить карандаш.
