Часть II. За зеркальными глазами
4. Молнии целуют небо
Дом был слишком большой для такого числа жильцов, в нем было множество пустых комнат и укромных уголков. Но везде было такое чувство, будто там поселились призраки учеников, что когда-то пытались – и не смогли – вернуться в те миры, откуда их изгнали. Нэнси выскользнула за дверь. Она терпеть не могла суеты и спешки, но солнце палило нещадно, и она, высмотрев кучку деревьев погуще, даже не пошла, а побежала к ним, прикрыв глаза руками. Нырнула в их приветливую тень, смаргивая слезы, выступившие на глаза не только от солнечного света, но и от охватившего ее смятения. Прислонилась спиной к столетнему дубу, опустилась на землю, уткнулась лицом в колени, замерла в полной неподвижности и расплакалась.
– Тяжело, да? – Это был голос Джилл – мягкий, задумчивый, горько-понимающий. Нэнси подняла голову. Легкая, как паутинка, белокурая девушка сидела на корне дерева, бледно-лавандовое платье легкими складками облегало ее тонкую фигурку, а над левым плечом торчал зонтик – от солнечных лучей, кое-где все-таки пробивавшихся сквозь ветви. Чокер на ней сегодня был темно-фиолетовый, цвета бузинного вина.
– Извини, – сказала Нэнси, вытирая слезы плавными движениями ладони. – Я не знала, что здесь кто-то есть.
– Это самое тенистое место на территории школы. Вообще-то ты меня удивила. Мне не одна неделя понадобилась, чтобы его найти. – Улыбка у Джилл была добродушная. – Я не хотела тебя прогонять. Я только хотела сказать – тяжело здесь, среди всех этих людей из пастельных сказочных миров с солнцем и радугами. Им нас не понять.
– Хм… – отозвалась Нэнси, глядя на пастельное платье Джилл.
Джилл рассмеялась.
– Я так одеваюсь не в память о том, где побывала. Я так одеваюсь, потому что Господину нравилось, когда я носила одежду светлых тонов. На ней кровь заметнее. А ты тоже поэтому в белом ходишь? Твой господин любил на тебя смотреть, когда ты в белом?
– Я… – Нэнси запнулась. – Милорд не был моим господином, он был моим учителем, и он любил меня. Я ношу черно-белое, потому что другие цвета позволено носить только Леди Теней и ее свите. Я хотела бы войти в нее когда-нибудь, если сумею себя проявить, но до тех пор я должна служить статуей, а статуи не должны бросаться в глаза. Выделяться позволено тем, кто заслужил такую честь. – Она дотронулась до гранатовой ленты в волосах – это была единственная яркая деталь, которой она успела удостоиться, – и спросила: – А у тебя был… господин?
– Да. – Улыбка Джилл стала такой ослепительной, что могла заменить солнце, от которого они спрятались. – Он был добр ко мне. Дарил всякие лакомства и безделушки и говорил, что я красавица, даже когда мне нездоровилось. Джек вечно сидела взаперти со своим ненаглядным доктором, изучала всякое такое, что леди и знать-то не пристало, да и вообще никому не надо бы, а я жила с Господином, в высоких башнях, и он научил меня таким прекрасным вещам. Стольким прекрасным, замечательным вещам.
– Мне жаль, что тебе пришлось вернуться сюда, – сказала Нэнси.
Улыбка Джилл погасла. Она махнула рукой, словно пытаясь отмахнуться от слов Нэнси, и сказала:
– Это не навсегда. Господин хотел избавиться от Джек. Она не заслуживала такой жизни, какая была у нас. Вот он и устроил так, чтобы открылась дверь обратно в наш мир, а я просто запнулась и провалилась туда вслед за ней. Он придумает, как открыть для меня дверь. – Она встала, сложила зонтик. – Извини, мне пора идти. – И, не дожидаясь, пока Нэнси попрощается, она быстро пошла прочь.
– Вот почему, дети, мы не всегда готовы принять близнецов Аддамс в общую компанию, – произнес чей-то голос. Нэнси подняла глаза. Кейд сардонически помахал ей рукой сверху. – Привет, Нэнси из Страны чудес. Если ты искала уединенное место, чтобы поплакать, то выбрала неудачно.
– Я не думала, что тут кто-то есть, – сказала она.
– Потому что там, дома, те, кто хотел спрятаться, запирались у себя в комнатах, а не на улицу бегали, верно? – Кейд закрыл книгу. – Но теперь ты попала в школу для тех, кто не привык руководствоваться логикой. Мы, когда хотим побыть в одиночестве, ищем дерево повыше или нору поглубже, а поскольку их таких не так уж много, мы волей-неволей почти все время проводим в обществе друг друга. Судя по тому, что ты плачешь, ориентирование прошло не очень. Дай угадаю – Ланди говорила о молнии, которая не ударяет дважды.
Нэнси кивнула. Молча. Она уже не доверяла своему голосу.
– Она в чем-то права, если тебя выставили из твоего мира.
– Никто меня не выставлял, – возразила Нэнси. Оказывается, она еще могла говорить, если очень нужно. – Меня отправили сюда на время, чтобы кое-что выяснить, вот и все. Я вернусь.
Кейд сочувственно посмотрел на нее и не стал возражать.
– А меня Призма никогда не примет обратно, – только и сказал он. – Тут дело мало сказать безнадежное – даже и думать нечего. Я нарушил их правила – оказался не тем, кем они хотели меня видеть, а в этом цирке никаких отступлений от правил не терпят. А вот Элеанор, та сколько раз возвращалась. Ее дверь и сейчас еще открыта.
– Но как… То есть почему… – Нэнси покачала головой. – Почему она не ушла? Если ее дверь все еще открыта, почему она здесь, с нами, а не там, где ее настоящий дом?
Кейд перекинул ногу с другой стороны ветки и сел прямо. Потом соскользнул с дерева, легко приземлился прямо перед Нэнси, выпрямился и сказал:
– Это было давно, тогда еще ее родители были живы. Она думала, что может жить и там, и там, и старалась почаще бывать в своем настоящем доме, чтобы не разбивать отцовское сердце. Но она забыла, что взрослые не приживаются в мире Абсурда, даже те, что привыкли к нему с детства. Каждый раз, возвращаясь сюда, она становилась чуть-чуть старше. И вот однажды она снова отправилась туда, и это ее чуть не убило. Представляешь, каково ей было? Как будто открываешь дверь, хочешь войти в свой дом – и понимаешь, что тебе там нечем дышать.
– Ужасно, должно быть, – сказала Нэнси.
– Наверняка. – Кейд сел напротив нее, скрестив ноги. – Конечно, за столько лет в мире Абсурда она тоже изменилась. Стала медленнее стареть – потому-то, наверное, ей так долго удавалось ходить туда-сюда. Джек просмотрела регистрационные книги в последний раз, когда мы ездили на экскурсию в город, и узнала, что Элеанор уже почти сто лет. Я всегда думал – лет шестьдесят с чем-нибудь. Я спросил ее об этом, и знаешь, что она сказала?
– Что? – спросила Нэнси, охваченная одновременно восхищением и ужасом. А вдруг и в ней Подземный мир изменил не только волосы? А вдруг она останется бессмертной и неизменной, когда все вокруг одряхлеет и умрет?
– Она сказала, что просто ждет, когда состарится, как ее мать и отец, потому что тогда ее ум ослабеет, и она снова сможет жить в Абсурде. Она будет руководить этой школой, пока не забудет, почему не возвращается – вот тогда можно будет вернуться и остаться там. – Он покачал головой. – Не знаю, что это, гениальность или безумие.
