В 1565 или 1566 году появилась на свет племянница Мигеля де Сервантеса — Констанса, дитя связи Андреа де Сервантес, сестры Мигеля, и Николаса де Овандо, ее любовника, который так никогда на ней и не женился. Мы об этом уже упоминали.
О самой племяннице Мигеля нам мало что известно. Виновник же появления на свет племянницы Сервантеса Николас де Овандо был из богатой и знатной семьи, восходящей к одному из лучших домов Эстремадуры, юноша с хорошими видами на будущее. Его отец был алькальдом Каса-и-Корте и членом Королевского Совета. Семья Сервантесов благосклонно отнеслась к этому знакомству, сулившему немало приятных надежд. Но судьба в очередной раз не улыбнулась Сервантесам. Сам Николас, может быть, и готов был сочетаться законным браком, но, видимо, его семья была против такого союза. Во всяком случае, существует достаточно обоснованное предположение, что за все доставленные «неприятности» он выплатил Андреа изрядную денежную компенсацию — свою долю в фамильном наследстве, около 300 тысяч мараведис.
К этому надо добавить, что, вероятно, все-таки существует провидение Господне. Некий прыткий молодой человек так же поступил с его сестрой — Марией де Овандо.
Случай, произошедший с Андреа де Сервантес, для Севильи того времени не был чем-то необычным. Такого рода обманы и даже измены парадоксально контрастировали с суровостью обычаев и законов. Наказания за прелюбодеяние бывали ужасно жестоки. В качестве примера можно привести один подлинный, документально подтвержденный случай.
В январе 1565 года некий трактирщик Сильвестре де Ангуло обратился в суд по поводу измены жены с каким-то мулатом. Связь подтвердилась, и виновных заключили в тюрьму, где они пробыли около двух лет. Суд приговорил их к смерти. Согласно закону приговор должен был привести в исполнение сам «рогатый» муж.
В день казни площадь была заполнена народом. Все желали увидеть смерть прелюбодеев. Осужденных подняли на помост и поставили на колени. Следом за ними поднялся обманутый муж в окружении монахов францисканцев и иезуитов. Монахи встали на колени перед истцом и стали именем Господа умолять его простить супругу и ее любовника. Обманутый муж отверг их уговоры, сказав, что свое бесчестье может смыть только кровью. Все мольбы монахов были бесполезны. Трактирщик достал из-за голенища сапога нож и начал наносить им удары сначала своей жене, а затем мулату. Утолив свою ярость и залив кровью весь помост, он уже собрался спускаться вниз, когда кто-то из толпы крикнул: «Смотри, мулат еще шевелится!» Резко повернувшись и выхватив шпагу, экс-супруг стал наносить новые удары по уже неподвижным телам казненных. После этого, повернувшись лицом к толпе, он проорал победным голосом: «Долой рога!» Событие это, надо думать, надолго осталось в памяти жителей Севильи.
Сервантес, похоже, знал о таких случаях и не одобрял подобной жестокости, что нашло отражение в VI и VII главах третьей книги «Персилеса и Сихизмунды». Особенно в эпизоде, когда Периандр убеждает поляка Ортеля Банедре не поддаваться чувству мести: «…Вы только подумайте: много ль выиграете вы от того, что суд отдаст вам ваших врагов, связанных и уничиженных, и вы при огромном стечении народа, размахивая ножом и грозя перерезать им горло, будто в самом деле, как вы сказали, их кровь сможет омыть вашу честь, возведете их на эшафот? Повторяю: много ли вы от этого выиграете? Ничего, кроме того, что ваше бесчестье станет очевидным для всех. Надобно вам знать, что месть способна покарать, но она не уничтожает самого преступления, и если человек добровольно в нем не раскается, то такого рода преступление никогда из памяти человеческой не изгладится, оно будет жить в ней вечно, во всяком случае, пока жив тот, кому нанесено оскорбление. Одумайтесь же, сеньор, и не взывайте к правосудию — пусть лучше в сем случае действует милосердие. Речь идет не о том, чтобы вы простили жену и снова отвели ее в свой дом — такого закона нет. Речь идет лишь о том, чтобы вы о ней позабыли, и это послужит ей самым тяжким наказанием. Вы можете жить только вдали от нее; если же вы вновь соединитесь, то это будет для вас медленная смерть. Недаром у римлян был очень принят развод. Конечно, высшим актом милосердия было бы простить ее, приютить ее, держать ее у себя и воспитывать, но для этого должно вооружиться терпением, для этого потребна высшая степень благоразумия, а ведь лишь не многие из смертных могут за себя в этом смысле поручиться и уж верно не те, с кем приключилось столько лютых напастей. А еще я хочу, чтобы вы уразумели, что если вы отнимете у них жизнь, то тем самым совершите смертный грех, а его не должно совершать ни за какие блага, сопряженные с восстановлением чести».
Жаждущий отмщения поляк согласился с этими доводами и отказался от кровопролития.
* * *
Случившееся с доньей Андреа, сестрой Мигеля, стало лишь новым звеном в нескончаемой череде несчастий и неудач, преследовавших семью Сервантесов. В это же время Родриго получает известие о кончине своей тещи доньи Эльвиры де Кортинас, жившей в Арганде, в селении в 27 километрах от Мадрида, и оставившей небольшое наследство. Это подтолкнуло Родриго де Сервантеса на очередной переезд.
Алькала-де-Энарес, Вальядолид, Кордова, Кабра, Севилья. Теперь — Мадрид, город, казалось, таил в себе надежду на лучшую жизнь.
Мигель в это время заканчивал четвертый год обучения в коллегии иезуитов. По всей вероятности, именно в Севилье состоялись его первые стихотворные опыты, до нас не дошедшие.
«НИЩЕМУ СОБРАТЬСЯ — ТОЛЬКО ПОДПОЯСАТЬСЯ»: В МАДРИДЕ
Весной 1566 года Родриго де Сервантес и его семья уже в Мадриде. Город еще не успел разрастись и имел совсем не столичный вид. Вот как описывает город Бруно Франк, повествуя о прибытии папского легата ко двору Филиппа II: «Обыкновенное рыночное местечко избрал себе резиденцией этот король. Здесь едва ли обитало хотя бы пятнадцать тысяч христиан. Почти все дома были глиняные, одноэтажные, такие низенькие, что кардинал, восседая на своем муле, мог без труда коснуться рукой крыш. И это была столица полумира. Из этой грязной дыры Испания управляла Бургундией, Лотарингией, Брабантом, Фландрией и сказочными царствами за океаном. Отсюда получали наказы испанские вице-короли в Неаполе, Сицилии и Милане. Еще только три силы с трудом противостояли властителю, обосновавшемуся здесь: король французский, Венеция и держава святого отца. В одежде и нравах преобладало испанское; всесветная мода исходила отсюда».
Планировка Мадрида того времени была почти уродливой и хаотичной: маленькие, прижатые друг к другу дома, гнездились по обеим сторонам змееобразных улиц. Сама же столичная почва была настолько щедра на различного рода спуски и овраги, что, несмотря на прошествие более чем четырех столетий, Мадрид в своих старых и наиболее типичных районах до сих пор борется с этими неудобствами.
Но судя по старой гравюре и опираясь на личный опыт, мы находим столицу королевства весьма привлекательным городом, чем-то напоминающим наш Санкт-Петербург. Что касается грязи, то это было обычным явлением в любом европейском городе, если его улицы не были вымощены булыжником или чем-либо подобным.
Мадрид никогда не был захолустным городом, он имеет древнее, почти легендарное происхождение. На протяжении всей истории города испанские монархи так или иначе оказывали ему внимание и уважение, что выражалось, в частности, в многочисленных привилегиях, данных городу.
