Я достаю из сумки учебник по началам анализа, тетрадь напружинке и красный механический карандаш.
Как приятно, что никто не подсаживается за мой стол и я могурасположиться как следует.
Начинаю решать домашнее задание, которое, согласно утреннейзаписке, я почему-то не сделала вчера вечером. Остальные ученики продолжаютболтать, торопясь дожевать последние крохи сплетен до того, как прозвенитзвонок.
— Вот мы и встретились снова, — произносит невесть откудавзявшийся глубокий мужской голос.
Я уверена, что реплика обращена к кому-то за соседнимстолом, но зачем-то поднимаю голову.
И со свистом втягиваю в себя воздух.
Потому что парень, который стоит перед моим столом с такимвидом, будто собирается сесть рядом, выглядит просто сногсшибательно.
— П-привет? — говорю я таким тоном, чтобы это было большепохоже на вопрос, чем на приветствие.
— Я не знал, что у тебя самостоятельная работа в это время,— продолжает он, небрежно бросая свой рюкзак на ближайший стул и выдвигаяиз-под стола соседний. Потом садится, по-прежнему не сводя с меня глаз.
Я его знаю?
— Ну да, — несколько отрывисто отвечаю я, делая вид, будтострашно занята работой.
Может быть, я перепутала аудиторию?
Я обвожу взглядом лица своих одноклассников. Энди Бернстайн.Правильно. Ханна Райт. Все верно.
Завтра среда, сегодня вторник. Точно.
Вторая смена?
Нет, у меня только что была физкультура.
Парень заговаривает снова:
— Потому что после той пожарной тревоги мне пришлосьзнакомиться со школой, и это съело все время. Но я точно знаю, что вчера тебятут не было. Где же ты была?
Я постукиваю карандашом по тетрадке. Меня нервирует этотразговор. Прежде чем ответить, я лихорадочно вспоминаю свои записки.
— У врача, — говорю я, не вдаваясь в подробности.
— Ой, извини, — говорит парень, на миг опуская глаза настол. — Я не хотел лезть в твою жизнь.
Он выглядит смущенным.
И это ему страшно идет.
— Ничего, — отмахиваюсь я, не переставая барабанитькарандашом по тетради. — Просто у меня часто бывают мигрени. Я много хожу поврачам.
Я стучу карандашом все быстрее и быстрее.
Он по-прежнему смотрит на меня.
Только на меня.
Нет, правда, я его знаю?
— Это паршиво, — говорит парень. Звенит звонок, но мы всееще смотрим друг на друга — при этом он выглядит очень довольным, а у меня,наверное, такой вид, будто я вот-вот лопну.
По крайней мере, именно так я себя чувствую.
— Ты в порядке? — спрашивает он, еле заметно кивая на мойлихорадочно приплясывающий карандаш. Когда я понимаю, что он заметил моюнервозность, у меня от страха немеют руки, пальцы разжимаются, и карандаш,взлетев в воздух, падает на пол.
Чувствуя себя последней идиоткой, я отодвигаю стул инаклоняюсь за карандашом. Схватив его, я уже собираюсь разогнуться, как вдругзамечаю кое-что любопытное.
Темно-шоколадные кеды «Конверс».
Сердце радостно подпрыгивает у меня в груди, когда явспоминаю пометку в утренней записке, но мне все же удается кое-как выпрямитьсяи сесть за стол, не выставив себя на посмешище.
Теперь я до ушей улыбаюсь парню и вспоминаю, как утром уменя сладко екнуло в животе, когда я обнюхивала его толстовку.
Это парень и есть тот самый чокнутый!
Он улыбается мне в ответ, и от этого рот у меня разъезжаетсядо ушей.
Разве я могла подумать, что мой Чокнутый окажется такимкрасавцем?
— К сожалению, в пятницу нам не удалось закончить разговор,— начинает Чокнутый, но его прерывает миссис Мэйсон, носящая индейское имяЗлобный Глаз.
— Ш-шшш, — громко шикает она со своего насеста. Сейчас онанапоминает мне птицу. Очень злую птицу.
— Но, как я уже сказал, мне нужно было идти, — пытаетсяшепотом закончить Чокнутый, но миссис Мэйсон резко хлопает ладонью по столу.
— Мистер Генри! — орет она. Чокнутый захлопывает рот инехотя переводит на нее взгляд. А я страшно рада, что теперь знаю хотя бы частьего имени.
— Прошу прощения, — говорит он.
— Надеюсь, что вы делаете это искренне. Поскольку выновичок, то на этот раз я оставлю данный эпизод без последствий. Но запомнитена будущее: в моем классе не разговаривают. Здесь занимаются. Молча. Бесшумно.Здесь вам не коридор!
Несколько девчонок тихонько хихикают, но миссис Мэйсон однимвзглядом кладет конец их веселью.
— Простите, — повторяет Чокнутый, а потом молча вытаскиваетиз своей сумки блокнот для рисования и несколько угольных карандашей.
Я наслаждаюсь полученной информацией. Его фамилия Генри. Онновенький в нашей школе. И еще он художник.
Прежде чем приступить к работе, он снова улыбается мне. Покая млею от счастья, он открывает блокнот и пролистывает несколько набросков впоисках чистой странички. За это время я отмечаю еще две вещи: во-первых, онталантлив, а во-вторых, он выбрал весьма... любопытный предмет для изображения.
Уши.
Уши?
Словно подслушав мои мысли, мистер Чокнутый Генри смахиваетупавшую на глаза прядь волос и в последний раз косится на меня. Потом пожимаетплечами и хитро улыбается, словно хочет сказать: «Ну и что? А если мне нравятсяуши?»
Не знаю, что он там думает на самом деле, но, положившись насобственные догадки, я пожимаю плечами и улыбаюсь. Надеюсь, Чокнутый поймет,что этим я хочу сказать ему примерно следующее: «У всех свои тараканы».
Прежде чем я успеваю додумать эту мысль до конца, онвозвращается к своим рисункам, и мне приходится доделывать домашнюю работу вполном молчании.
Сейчас полночь, и я включила свой ноутбук. Мне простонеобходимо записать все это, а печатаю я быстрее, чем пишу.
Записка на моей тумбочке уже превратилась в целое послание,испещренное сердечками на полях и цветистыми фразами о мальчике, с которым япознакомилась сегодня и которого не помню в будущем.
Сейчас я не хочу думать о том, чем это объясняется.
Но вот это — это непременно нужно напечатать, быстро ипросто, как дозу анестезии, не позволяя себе задумываться над словами исобственными чувствами.
Сейчас слишком поздно, чтобы задумываться. Мне пора спать.
10/21 (Втор.) Сегодня вечером, когда я уже засыпала, на меняобрушилось ужасное воспоминание. Самое страшное из всего, что я помню. Честно.Смогла разглядеть немного, но помню, что стою в толпе людей, одетых в черное. Увсех скорбные лица.
