Доктор погладил Захаркино плечо в бархатном кафтанчике и произнёс наставительно и мудро:
— Терпение — самая целительная мазь в несчастьях.
На этот день Захарка возлагал большие надежды. Он должен был выступить перед гостями с шутками, прибаутками и стихами собственного сочинения. К своему огорчению, он проведал, что царевны Софьи не будет и неизвестно, приедет ли царь. Накануне принесли вести, что царь пошёл в Потешную палату теремного дворца. Захарка знал, что царь любил, когда было много песен, и музыка, и танцеванье по канату. А сегодня туда свезли ещё и новых карликов — со всех вельможных дворцов. Это вызвало досаду и ревность Захарки. Сегодня ему самому так хотелось потешить царя...
И вдруг принесли новые вести. Из Потешной палаты царь отправился на смотрины невест. От Захарки не укрылось, как эта весть огорчила Матвеева. Он нахмурил брови и стал особенно задумчив. Захарка понял, почему так расстроился Матвеев. Прошёл слух, что царь зачастил в верхние палаты царского дворца, где находились невесты, и, появляясь там, любил смотреть на княжну Анну, дочь князя Григория Долгорукого. Говорили, что княжна Анна была зело прекрасна. «Ну и ладно, и добро», — думал Захарка. Он давно уже понял замысел Матвеева сделать царицей свою воспитанницу Наталью и в душе противился этому. А почему, он и сам хорошенько не знал.
Между тем на пригорке показалась царская карета.
Когда Матвееву доложили об этом, он засуетился, бросился к двери, но вдруг задержался, подошёл к Захарке и сильно надавил ему на плечо:
— Ныне, карла, тебе предстоит особо поусердствовать. Ежели царь останется доволен, получишь дорогой подарок, какого у тебя и на мысли не было.
Захарка слегка присел от боли и сказал:
— Скинь лапу-то свою медвежью. Больно ведь сделал...
Он упёрся в Матвеева сердитым взглядом, зная, что ему ничего не будет за грубость. И верно. Слова «медвежья лапа» даже развеселили Матвеева. Но вот, казалось, чем-то недовольного царя посадили в почётное кресло, после чего начали рассаживаться остальные гости. Они пришли сюда отдохнуть и посмеяться. Но отчего невесел царь?
Матвеев был прав: сейчас всё зависело от успеха или неуспеха Захаркиных шуток.
А тот почувствовал себя хозяином положения. На особом столике перед собой раскладывал листки с записями. Он пришёптывал, разговаривал сам с собой. Слов не было слышно. До окружающих долетали порой гортанные звуки и шёпот. Это интриговало. Интонации Захаркиного голоса были самые неожиданные: то гневные, то убеждающие, то вдруг вырывалось грубое слово. Но карликам всё прощали.
Листки с записями оказались фантами, в которых были заготовлены шутливые «гадания» на каждого из гостей. На подносике фанты были перемешаны, и гости должны были тянуть их. Это было что-то вроде лотереи, и никто не спешил тянуть фант, а приглядывался да приценивался. Каждому хотелось вытянуть что-то интересное для себя. А Захарка приговаривал:
— Промышляйте, не плошитесь. Бог вас вынесет... Что в людях ведётся, то и вас не минет.
Иногда слова его были невпопад, но гостей это забавляло ещё больше.
Но самое интересное началось, когда гости стали читать — каждый свой фант. Первый номер выпал князю Куракину. Прочитав свой фант, князь с удивлением воскликнул:
— Ах ты добродей! Да каким это ведомством ты доведался о моих болезнях? Я о том и с домашними своими не толкую. Нет, каково! — обратился он к остальным. — Да ещё насмешничает: «Сорок тебе кадушек солёных лягушек, да овин киселя, да десять бочек собачьих хвостов...»
— А у тебя есть столько-то добра? — смеялись гости.
Тучный князь Долгорукий недовольно кряхтел, прочитав:
— «Коли господин мой станет есть, так не на что сесть. Да слава Всевышнему, что аппетит есть...»
— Ну и добро, князь Юрий. Захарка-то в самую точку попал. Ты уж не досадуй на него...
После обмена репликами вдруг наступила пауза.
— А ты что, Сергеич, вертишь свой фант? Али не нравится, что в нём написано? — обратился к Матвееву сидевший рядом с ним Куракин.
— Читай! Коли что не так, поправишь, — потребовали собравшиеся.
Матвеев прочитал:
— «В царских хоромах у тебя надёжное тёплое гнездо. Какова-то будет новая хоромина, крытая сосновой корой?»
В интонациях его глухого низкого голоса была насмешка, за которой он хотел скрыть тёмное и недоброе предчувствие чего-то опасного.
— Ты, Захарка, угадал, в самый раз, — небрежно заметил Матвеев. — Я действительно надумал строить в лесу потешную хоромину. Немцы уже за дело принялись...
Тут посыпались вопросы, что за потешная хоромина, и Матвеев сказал, что давно уже замыслил поставить летний театр под открытым небом и что Грегори подбирает группу актёров.
Затем, взглянув на царя, он добавил:
— Государь давно благословил меня на сие доброе дело.
Все взоры обратились к царю. Он был бледен, и многие подумали, что за последнее время он сильно изменился. В нём появилось что-то беспокойное. Наблюдательные люди заметили, что он менял часто своё местонахождение. Его будто гнало что-то с одного места на другое, его карету видели то в Коломенском, то в Измайлове. Особенно зачастил он на богомолье.
Матвеев неожиданно повернулся к нему:
— А что же твоё гадание, государь? Или ты не хочешь тянуть свой фант?
Алексей, долго сидевший молча, вдруг оживился:
— Да где они, ваши фанты?
— Захарка! — строго произнёс Матвеев.
Захарка приблизился к царю со своим подносиком.
— Не гневайся, государь-батюшка, невдомёк мне было. Не смел беспокоить твою государскую милость...
— Может быть, ты сам вытянешь мне фант на счастье? — рассмеялся царь.
— Тогда это будет мой фант, — не согласился карлик.
— Ну, давай твои гадалки, коли ты такой упёртый.
Алексей протянул руку к вороху маленьких конвертиков, вытянул наудачу один из них, развернул и стал читать:
— «Я приучил его своим глазам не верить».
Царь слегка прищурил большие светлые глаза, погладил свою холёную рыжеватую бородку, произнёс, словно бы в размышлении:
— И на кого это намекает Захарка?
Некоторые из гостей опустили глаза, думали, что намёк на царя верен. Вот и ныне... Разве не по слову Матвеева хочет царь выбрать в невесты его воспитанницу?
Повисло неловкое молчание, и только лицо Матвеева поражало дьявольской непринуждённостью.
— Не изволь беспокоиться, государь, — добродушно откликнулся князь Долгорукий. — В этих писульках всё наобум...
— Всё это игры европейские, и нам они не в обычай, — заметил князь Куракин.
