Откуда же взяться жестокости? Отдельные эксцессы есть и будут всегда, но системы здесь быть не могло. В начале войны австрийцы и русские относились к пленным достаточно хорошо. Например, 26-й пехотный Могилевский полк (7-я пехотная дивизия 5-го армейского корпуса ген. А. И. Литвинова) 13 августа освободил некоторое количество русских солдат 19-го армейского корпуса, ранее взятых австрийцами в плен. Русские войска, захватив австрийский госпиталь и этап, освободили своих пленных. Выяснилось, что эти солдаты перед боем бросили шинели и потому, чтобы они не замерзли, австрийцы выдали им теплые белые одеяла из госпиталя.[35]
Ожесточение нарастало в ходе войны. Так, солдатские письма сообщают домой в 1915 году: «Пленных немцы вообще не берут, а всех прикалывают… Солдаты мстят за многих добитых товарищей».[36] Все-таки прежде прочего это относится к немцам. Ростки фашизма всходили уже тогда, и поощрение германскими офицерами нечеловеческого отношения к противнику являлось следствием соответствующей пропаганды: смеси стремления к мировой гегемонии и шовинистической ксенофобии расистского оттенка. Глава Московского отделения Красного Креста совершенно верно писал, что главная причина жестокого обращения с пленными — это «шовинистическое одичание». «Война велась под знаком величайшей расовой ненависти и огульного взаимного озлобления… всем известные бесчисленные проявления жестокости, издевательства и истязаний, которым подвергались военнопленные и со стороны военных властей, и со стороны караульных, и со стороны обывателей, и даже со стороны врачей, несомненно, объединяются той огульной ненавистью, которая во время войны разжигалась в массах населения и обывательской молвой, и газетами, и наукой, и литературой, и даже церковью».[37]
Борьба с австрийцами подобным ожесточением не отличалась, исключением являлись разве что венгры, испытывавшие особенную неприязнь к России. Но в начале войны такие случаи вытекали из установок предвоенной пропаганды. В. В. Миронов пишет: «Пленение австрийских солдат и офицеров {уже в самом начале войны} сопровождалось с их стороны болезненной реакцией, в основе которой лежал страх перед русскими военнослужащими, якобы пытавшими пленных». Командование даже предлагало офицерам брать с собой яд, чтобы не попасть в русский плен. Разумеется, постепенно стало ясно, что плен не представляет такого страшного дела. Однако распространение подобной информации вело к тем эксцессам, особенно в начале войны, когда противники добивали на поле боя раненых.[38] Потом начиналось мщение, и так шло до конца войны.
Недаром, по воспоминаниям бывших русских военнопленных, в Германии самое активное участие в истязаниях и унижениях принимали офицеры, в Австрии — в основном, конвоиры и караульные. Поэтому в австрийских лагерях охрану старались составлять из немцев и венгров, так как шовинистическая пропаганда объяла эти народы вплоть до женщин и детей. Правда, к 1917 году, когда все уже настолько устали от войны, что сам исход борьбы становился безразличен, в Австрии иногда пленные по ночам выходили прямо через лагерные ворота в соседние деревни, а часовые равнодушно отворачивались. «Пленные, давно жившие без женщин, искали их при каждом удобном случае. Многие ухитрялись ходить к знакомым женщинам или в небольшие замаскированные дома терпимости, которых было немало в окрестных городах. В стране ощущалась острая нехватка мужчин, мобилизованных почти поголовно, и чешки были очень благосклонны к русским и предпочитали их венгерцам и немцам, гарнизоны которых стояли в Чехии и которых чехи ненавидели».[39]
Но надо сказать, что рост взаимного ожесточения поощрялся и направлялся и высшим командованием. Например, начальник штаба Северо-Западного фронта ген. В. А. Орановский 16 ноября 1914 года сообщал командарму-1 ген. П. К. Ренненкампфу, что, по рассказу бежавшего из немецкого плена унтер-офицера М. Малинкина, «немцы сняли со всех пленных офицеров и нижних чинов шинели и у некоторых сапоги. Одного нашего стрелка ткнули штыком за то, что он не хотел отдавать свою шинель. Пленных офицеров и нижних чинов запирали в сараях и не кормили все три дня. Часто били прикладами и кулаками, все три дня заставляли нести при отступлении своих войск разные тяжести. Главнокомандующий приказал, чтобы с нашей стороны обращение с пленными было суровое».[40] Распоряжения о суровых мерах по отношению к пленным немедленно вызывали ответную реакцию. Но указанное уже неоднократное соотношение русских и германских военнопленных волей-неволей вынуждало поступаться приказами разнообразных «главнокомандующих», которым лично пленение не угрожало. Именно о таком главнокомандующем, распорядившемся о суровых мерах, ген. Н. В. Рузском, еще будет сказано.
Жестокое обращение немцев с русскими пленными, вплоть до их убийства, исходило из двух посылов. Во-первых, это — пропаганда расового превосходства. Такое утверждение официальной пропаганды стало основным из краеугольных камней, подвигнувших германскую нацию во имя выполнения целей правящей верхушки ожесточенно сражаться в период обеих мировых войн. Успех пропаганды виден хотя бы из того отношения, что немцы испытывали по отношению к своим союзникам, последовательно провозглашаемым близкими к «истинным арийцам» расами (особенно сильно это видно на примере Второй мировой войны, когда расовая пропаганда достигла своего пика). Однако расово «неполноценными» расами равно признавались и «прогнившие» французы, и русские «азиаты». Но отношение к пленным было разным.
Здесь в дело вступал второй фактор — угроза мести. Соотношение количества пленных французов с плененными во Франции немцами и пленных русских и немцев на Восточном фронте было до неузнаваемости различным. То есть истязая русских военнопленных, немцы практически могли не опасаться ответной мести, так как сами они взяли в плен гораздо больше русских солдат, нежели потеряли пленными на Восточном фронте. Именно поэтому над русскими пленными сравнительно мало издевались австрийцы. Во-первых, австро-венгерская армия была многонациональной, и расправы над пленными могли негативно повлиять на солдат-славян в составе австрийской армии. Во-вторых, австрийцы сами теряли много пленных в боях с русскими, и потому в отношении австро-венгров русские как раз могли применить ответные репрессии. Об этом хорошо говорит одно из заявлений первого Верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича. Узнав об угрозе австрийцев за каждого расстрелянного австрийского пленного, пойманного с разрывными пулями, запрещенными международными конвенциями, расстреливать по два русских пленных, русский Главковерх пригрозил в ответ расстреливать по четыре австро-венгерских военнопленных. К счастью, взаимные репрессалии так и не стали фактом действительной жизни.
