«Обзаведись черным бельем, — ответила Сьюзен. — Кружева, подвязки, высокие каблуки. Пройдись взад-вперед. Это всегда срабатывает». И все засмеялись с некоторой неловкостью. Потому что прозвучало это очень странно в компании, беззаветно преданной идее, что секс — это атрибут любви, а не похоти.
— Если бы у Сьюзен была связь с Клайвом, — сказала теперь Анджелика Розамунде, — она ни за что бы ничего подобного не сказала.
Что задним числом показывает, как мало Анджелика хоть в чем-то разбиралась.
— Еще как сказала бы, — ответила Розамунда, — если была достаточно в себе уверена, достаточно самодовольна и твердо знала, что никакое черное белье не сделает Клайва снова счастливым в постели с Натали, и старалась замести следы.
— Она не такая, — сказала Анджелика шокированно. — Только не Сьюзен.
То есть до тех пор ее считали не такой. Бесспорно, мужчины оживлялись, когда в комнату входила Сьюзен — худущая, чуть угловатая фигура, покачивающийся колокол пышных белокурых волос, — но ведь оживлялись и женщины; было очевидно, что Хамфри обожает Сьюзен и Сьюзен обожает Хамфри. Анджелика, долго не раздумывая, выбросила услышанное из головы. Розамунда переутомлена, чуть параноична. Ей тяжело приходилось с Ламбертом, который ставил ее на место при посторонних, оплакивал минимальную величину ее грудей и озабоченность благополучием всех, кроме него. И Розамунда, без сомнения, реагировала на это, видя скверные признаки повсюду, но только не у себя дома. Она сообщила Эдвину слова Розамунды, и Эдвин ответил: «Да что Сьюзен могла бы увидеть в Клайве Раппапорте? Он же зануден, как осенний дождик». Собственно, Анджелика ожидала не совсем такого отклика, ну да в те дни всяких неожиданностей случалось все больше и больше.
Неожиданным оказалось и то, как на следующий день к Анджелике пришел Ламберт, муж Розамунды, и сказал: «Анджелика, по-моему, у Сьюзен связь с Эдвином», а Анджелика сказала: «Ламберт, ты просто нелеп, да и какое тебе дело, если бы они и правда? А это неправда. У тебя что, нервный срыв? Почему ты так жутко выглядишь?» Действительно, жутко: на нем были тренировочные брюки и армейская рубашка, в них не заправленная; он не брился неделю и не стригся три месяца.
— И тебе даже думать не следовало об этом противозачаточном имплантате, — сказал Ламберт. — Розамунда тебя предупреждала, а ты слушать ничего не хотела. А теперь видишь, какие из-за этого у всех неприятности! Ты жена Эдвина. Ты обязана была родить Эдвину ребенка.
— Что? — осведомилась Анджелика. — Что? Кто сказал, что я не хочу родить Эдвину ребенка?
— А это у тебя в амбулаторной карте записано, — сказал Ламберт и отказался сказать что-либо еще.
Тревоги Анджелики его не касались. Но если Ламберт сказал Сьюзен, а Сьюзен сказала Эдвину… нет, немыслимо. Да и в любом случае Ламберт сошел с ума.
— Розамунда, — сказала Анджелика, зайдя к ней после конца приема и застав Розамунду в хирургических перчатках среди пробирок с кровью и медицинскими картами, занятую трагедиями других людей. — Розамунда, что нам делать с Ламбертом?
— Нам? — осведомилась Розамунда. Волосы у нее кудрявились даже больше обыкновенного из-за пота и утомления. Ее честное умное лицо побледнело, веснушки стали особенно заметными. Она была очень милой, поняла Анджелика, и чудесной, и очень достойной, а вот сногсшибательной ей не стать никогда.
— Друзья, — сказала Анджелика. — Мы же все друзья. — И Анджелика изложила Розамунде суть стенаний Ламберта, как рассказывают о сумасшедшем тем, кого особенно заботит его благополучие.
— Тут ведь много такого, — сказала Анджелика, — из-за чего люди по-настоящему расстроятся. Неужели Ламберт этого не понимает?
— Анджелика, — сказала Розамунда, — конечно, он понимает. Ты очень наивна, раз думаешь, что люди постараются не причинять вреда, если поймут, в чем вред. Некоторым людям нравится причинять вред другим.
— Но не Ламберту, — сказала Анджелика. — Не тем, кого мы знаем!
Розамунда подняла брови и начала деловито опорожнять пробирки в раковину.
— Неужели для этого нет никого другого? — спросила Анджелика.
— Если я буду им платить, — коротко ответила Розамунда.
— Розамунда, — сказала Анджелика. — Это же важно.
— Это не вопрос жизни и смерти, — сказала Розамунда. — У миссис Анны Уэлси слишком много белка в моче. Вот это важно. Ламберт сказал мне, что маленький Роланд Сьюзен — его ребенок, что его отец не Хамфри. Я посмотрела их карты. Типы крови совпадают. А у Хамфри в сперме низкое содержание сперматозоидов.
— Ламберт сумасшедший, — сказала Анджелика.
— Ламберт, оказывается, влюблен в Сьюзен уже много лет. И со мной оставался ради детей, а не ради меня, говорит он, — я каким-то образом в это уравнение не вхожу. Бедная Сьюзен. Бедный Хамфри. Бедный Ламберт. Ну а я просто работаю здесь и зарабатываю на жизнь. А теперь Сьюзен говорит, что беременна, вот Ламберт и убежден, что от Эдвина.
— Но почему?
— Потому что ты не хочешь родить Эдвину ребенка, а Сьюзен так добра и участлива, — сказала Розамунда и добавила свирепо: — Шлюшка хреновая.
Анджелика уставилась на нее.
— В секрете ты имплантат не сохранишь, — сказала Розамунда. — Ламберт просматривает истории болезней, ища материал для своих рассказов. Все знают, кроме тебя. Да и ты знала, но забыла. Ты очень странная, Анджелика. Иногда мне кажется, что ты идешь по жизни лунатичкой. Я бы никогда не рекомендовала тебе тонизирующих средств: ты и так девочка-паинька и радостно встречаешь каждый день.
— Я ничему этому не верю, — сказала Анджелика. Но когда она задумалась, то не могла отрицать, что у Ламберта и Роланда глаза были совсем одинаковые — широко посаженные, выпуклые, дикие и карие. Когда мысль угнездилась в мозгу, тут же обнаружилось подтверждение. Ну, как идея, что континенты миллиарды лет расползаются, хотя некогда были единой сушей в Мировом океане, стала очевидной и само собой разумеющейся для всех, кто смотрел на глобус после 1926 года, когда впервые была выдвинута эта гипотеза, но даже в голову не приходила всем предыдущим поколениям.
— Я не верю, что Ламберт влюблен в Сьюзен, — сказала Анджелика безнадежно. — Вы с ним так хороши вместе. Так подходите друг другу. Зачем Ламберту любить Сьюзен, когда у него есть ты?
— Затем, что я занудна, — хладнокровно произнесла Розамунда, — а Сьюзен нет. Я говорю, только когда мне есть что сказать, а Сьюзен болтает без умолку. Я работаю в определенные часы и изнуряю себя ради пользы человечества, тогда как Сьюзен — артистическая натура. Ламберт — писатель, Сьюзен — горшечница. Творчество, ты понимаешь? Им нужны такие, как Хамфри и я, чтобы зарабатывать им на жизнь, но ведь нас не назовешь источником сильных страстей, верно? Так чего мы можем ожидать?
— А если у Сьюзен и есть с кем-нибудь связь, — сказала Анджелика, — так с Клайвом Раппапортом, а не с Эдвином. Ты же сама говорила. И Сьюзен никогда бы так со мной не поступила. Я же ее лучшая подруга. Ламберт должен перестать говорить такие вещи. Он сумасшедший.
