Четыре цифры этой биографии режут мне глаза, точно холодная сталь. Год ее смерти, увы: «1986» – кажется одновременно опустошительным и неизбежным. «Конечно, – подумал я, – конечно, это случилось именно тогда». И вдруг я осознал, что уже предчувствовал, даже знал это. Возможно, знал давно.
Пятью минутами позже я прошел по серым бетонным плитам, отделявшим университет от окружающего мира. Мне необходимо глотнуть воздуха, пройтись, сменить обстановку. Нужно найти такси. Нужно отвлечься. Я не мог больше оставаться в том замкнутом кабинете перед обличающим монитором. В моем портсигаре три свернутых сигареты, и я намерен выкурить их, одну за другой, прежде чем поеду в аэропорт.
По мосту навстречу мне, едва не задевая край тротуара, мчался плотный поток машин. Впереди велись ремонтные работы, от цистерны с обезвоженным дегтем расползались дымные облака, распространяя удушливый смрад. Под мостом коричневела взбухшая от дождя река, ее маслянисто блестящие волны плескались в каменных берегах.
Перейдя мост, поблизости от набережной я заметил скамейку, опустился на нее и начал шарить по карманам в поисках зажигалки. Время еще есть, мысленно отметил я, бросив взгляд на часы. Времени предостаточно. Мне просто нужно немного успокоиться, а потом быстро продолжить путь.
Скамейка стояла в одном из тех скверов – островков зелени, заполнявших свободные уличные пространства, причем изумляло уже само наличие таких пустых участков в центре города, наводя на мысль о возможном кризисе или разгуле стихий, освободивших часть улиц от застройки. Сидя в окружении декоративных живых изгородей и преклоненных головок хризантем, я дрожащей рукой щелкнул зажигалкой и, затянувшись сигаретой, представил себе собственную жизнь, как череду элизий, то есть своеобразных уловок в дымовой завесе, порождавших дыры на жизненном полотне. С виду вроде бы все достойно – муж, отец, преподаватель, гражданин, но в свете тайных подробностей я становлюсь в каком-то смысле дезертиром, обманщиком, убийцей и вором. Внешне я вполне респектабелен, но, если копнуть, в той самой респектабельности полно дыр и ям, как в известняковых пещерах.
«Такси, – монотонно напомнил я себе, – мне нужно найти машину, чтобы добраться в аэропорт и улететь в Бруклин к сестрам и отцу. Мне нужно успеть на самолет и провести с родственниками несколько дней. Мне нужно отметиться на этом юбилее… а потом? Потом я вернусь сюда. Вернусь на свою накатанную колею и успешно пойду по жизни дальше. Я не стану рыскать повсюду, выясняя, что произошло с Николь Джэнкс, не стану докапываться до правды. Все осталось в прошлом. Эта женщина давно умерла. Прошло уже больше двадцати лет. Я не стану погружаться в прошлое, точно спелеолог в те изобилующие дырами и ямами пещеры, не стану ничего раскапывать. Надо сосредоточиться, перестать дрожать, успокоить мой галопирующий пульс. Необходимо пока положить Николь Джэнкс на полку памяти, найти такси в аэропорт и настроиться на то, чтобы нормально провести следующие несколько дней с моим папашей и…»
Мое одиночество нарушено. Слева подошел мужчина с ребенком, с девочкой, они устроились рядом на скамейке. Я мельком заметил пару шаркающих кроссовок, с мигающими огоньками на подошвах, брючки с подвернутыми краями. Из памяти непрошено вспыли слова «на вырост», и я повернулся к ним. Увидел девочку и ее отца.
Именно ребенок мгновенно привлек мой взгляд. Она стояла, вытянув руку перед собой. Я заметил, что рука покрыта коростой и девочка чесала ее с той отчаянной и увлеченной сосредоточенностью, что обычно свойственна больным экземой. Бедняжка раздирала внутреннюю сторону локтя, царапая ее ногтями, поглощенная поиском облегчения, поиском каких-то ощущений, каких угодно, отличных от той извечной зудящей пытки. Я сразу узнал ту мрачную решимость в детском взгляде, исполненное сосредоточенности страдание.
И вот тогда обнаружилась очередная дыра, очередная яма в жизни Дэниела Салливана. Возможно, самая большая, самая опустошительная из прочих. Мне пришлось резко подняться со скамьи, встать, заставить себя удалиться, так велико оказалось раздирающее мне сердце горе. Я двинулся вперед, с трудом переставляя ноги, но шаг за шагом упорно увеличивал расстояние между мной и той парой в сквере. Я постарался сосредоточить взгляд на аллее. Моя походка отличалась неуверенностью и осторожностью, словно твердость здешней земли вызывала у меня сомнения, а именно зыбкой она мне и казалась, виделись те подземные потоки, из-за которых почва в любой момент могла разверзнуться под моими ногами. Глянув на проезжую часть улицы, я поискал взглядом свободное такси. Где-то я успел потерять или уронить сигарету. Дрожь, начавшаяся в ногах, постепенно охватила все мое тело, словно предвещая приближение сейсмической волны.
На выходе из сквера я смогу позволить себе оглянуться на того ребенка возле скамейки. Так я успокаивал себя, по мере удаления от них. Я увидел такси, поднял руку, и машина замедлила ход. За мгновение до ее остановки я оглянулся. Девочка плакала: отец, склонившись над сумкой, видимо, искал мазь, лосьон, что-нибудь успокаивающее. Пытаясь увидеть результат его поисков, я вытянул шею и подался вперед, тут же почувствовав, что в ребра мне уперся какой-то твердый предмет. Ощупав внутренний карман куртки, я скользнул ладонью по шелковистой подкладке. Пальцы наткнулись на успокоительный четырехугольник моего паспорта. С вложенным в него билетом. Итак, мне предстоял полет в Штаты, первое за пять лет возвращение в дом моего отца. Таково содержимое моего нагрудного кармана, прямо под которым ухает, трепеща, мое предательское сердце.
Я не актриса
Клодетт, Лондон, 1989
Близился девяностый год, самое начало последней декады тысячелетия, и мы как раз только что прибыли в Лондон. Совсем недавно выпорхнули из университета. Всего несколько месяцев тому назад наши головы были забиты идеями критической теории[13]; ночами мы зубрили даты европейских войн или хитрые глаголы несовершенного вида в русском языке. Мы входили в экзаменационные залы, выбирали билеты, садились за столы, вооружались нашими ручками, осознавая, что сидим на последних в своих жизнях экзаменах.
Мы накопили огромный багаж разнообразных знаний! В нем хранились очередность пьес Шекспира, определяющие характеристики вилланеллы[14], названия всех до единой мышц человеческой руки, бесчисленное множество сходств и отличий в разнообразных переводах «Илиады». Мы стали экспертами, в нашем смысле, вооруженными острыми шипами знаний: мы знали все, что должно знать в одной достаточно узкой области.
И что же дальше? А дальше мы обивали пороги любых контор, готовых принять нас, теперь мы искали реальную работу.
Теперь мы скрупулезно изучали колонки вакансий в газетах.
