«Гельфонд проживал со своей супругой Татьяной Берман с января 1887 года по август того же года в Цюрихе; затем он поехал в Россию и в декабре 1887 года вернулся обратно в Цюрих, где проживал до октября 1888 года. Он был противником народников, симпатизировал Плехановскому окружению, кроме того, он организовал литературный фонд, самостоятельно разработав его устав.
Помимо этого, он входил в группу (Ганелин, Слепцова и др.), которая выпускала анкету и распространяла ее в кругу русских, чтобы выявить господствующие направления в кружках.
Из Цюриха Гельфонд переехал в Базель, где он получил степень доктора юридических наук. В настоящее время он, по слухам, находится в Штутгарте, где работает в рабочем секретариате…»
Таким образом, русская разведслужба отстала от реальности на три города. Парвус уже давно был шефом одной из газет в Дрездене.
Самостоятельность позволила Парвусу развить и свои деловые качества. Он финансировал за счет профсоюзных и спонсорских пожертвований собственную типографию, которая хорошо поддерживала газету материально. Казалось, что с развитием коммерческого инстинкта его журналистский талант начал погибать. После довольно короткого периода оживления общественного интереса все меньше и меньше читателей могли следить за длинными теоретическими рассуждениями и проявлять интерес к газете, необходимый для ее длительного успеха.
На помощь пришла никогда не ослабевающая агрессивная энергия Парвуса. Когда начали распространяться слухи о пересмотре избирательного права, Парвус стал откровенно агитировать за революцию посредством «массовой пролетарской забастовки». Такая управляемая дезорганизующая забастовка должна была остановить государственную машину, парализовав в стране передвижение и связь.
Европейскому социализму не позволительно пассивно дожидаться гибели капитализма, напротив, нужно брать штурмом один бастион капитализма за другим. Профсоюзы при этом должны рассматриваться как боевые пролетарские организации, поддерживающие политическую деятельность партии.
Если раньше такая забастовка могла служить всего лишь протестом, направленным на сохранение права рабочих контролировать производство, наподобие «Тактики отчаяния», как поэтически сформулировал Жан Жорес, то Парвус уже хотел рассматривать ее в качестве средства к достижению цели революции. Он пояснил, что произошедший в результате этого паралич государства вынудит партию раскрыть свои карты, то есть перейти к открытой борьбе за государственную власть.
Внутри редакции эта теория Парвуса оспаривалась, а разногласия выражались не только словами, но и кулаками. Когда же Парвус напал на почитаемого немецкой партией в далекой ссылке марксиста Бернштейна, который отважился выразить сомнение в предстоящем крахе капитализма, за что получил поддержку немецких товарищей, словесная битва подошла к финалу. А когда до Парвуса долетели слова «еще не хватало, чтобы партийный съезд торжественно провозгласил своей целью социальную революцию», он дал волю всему накопившемуся у него агрессивному потенциалу, после чего почти все члены партии стали его врагами.
Немного меньшее сопротивление Парвус вызвал, выступив с анализом международного экономического положения и вытекающим из этого прогнозом на будущее — по его мнению, созданы предпосылки кризиса капитализма. Он придерживался точки зрения, что экономика в конце XIX столетия вышла за границы национального государства. Только свободная торговля при ликвидации национальных границ могла предоставить государству шанс на выживание; но этому препятствовал крупный капитал. Поэтому предстоящий кризис капитализма должен иметь форму политических и военных разногласий, которыми должен воспользоваться рабочий класс.
Из-за последних публикаций на эту тему саксонские власти выдворили Парвуса и Мархлевского-Карского. Пребывание в княжестве Гера было не больше коротких гастролей. Для выбора у Парвуса оставалось не так много мест: можно было попытаться устроиться в Баварии. Там ему удалось, разумеется с помощью друга, раздобыть вид на жительство. Новое столетие он встретил в Мюнхене.
На примере своей личной жизни Парвус доказал, что никакое личное событие, а у него в это время родился сын, не могло уменьшить его боевого революционного духа. Своему сыну Парвус дал имя Лазар, или по-немецки Лазарус, как звали его собственного отца, позднее, Да, ему дали еще одно имя, Евгений, которое в семейном кругу превратилось просто в Женю. Позже, когда Парвус оставит жену и ребенка, сын возьмет фамилию своей матери — Гнедин; о нем еще будет рассказано дальше. В объявлении о рождении сына, написанном Парвусом, просматривается мало сентиментальности, но зато оно проникнуто воинственным духом. Воинственным — ведь его только что изгнали из Саксонии, и одновременно с этим он потерял место главного редактора в Лейпцигской рабочей газете. Его преемнице Розе Люксембург было поручено опубликовать объявление 1 декабря 1898 года:
«Мы сообщаем товарищам по партии о рождении крепкого, жизнестойкого врага государства. Наш сын появился на свет 29 ноября в Дрездене. Хотя он и родился на немецкой земле, у него нет родины. Как и мы, он обречен на высылку, иначе Саксонии может угрожать опасность: ведь мы — враги правящих в этом государстве капиталистических эксплуататоров. Но мы знаем, что тесные духовные и политические узы связывают нас с эксплуатируемым пролетариатом Саксонии. Мы воспитаем своего ребенка борцом в армии социалистов-революционеров. В борьбе за освобождение рабочего класса от капиталистического ига он завоюет для себя и отечество. Парвус и супруга».
Парвус уделял мало внимания личной жизни, он чувствовал свое призвание в большем, чем в привязанности к семье. Не успела еще закончиться одна публицистическая дискуссия, как тут же созревала возможность развернуть новую полемику, будоражащую мирное бытие немецкой социал-демократии, что давало Парвусу новый повод для нападок и протестов.
Так в конце столетия социалистам выпал шанс стать второй по силе партией в Баварском ландтаге и выдвинуть вице-президента. Исходя из принципиальных основ партии, это можно было бы истолковать как неприемлемый союз с классовым врагом. Если несколько лет назад Парвус призывал голосовать против принятия бюжета (как бойкот противника партии), то на этот наоборот, он яростно выступал против бескомпромиссности своих товарищей, — все-таки сейчас речь шла о праве политического голоса. «Что имеет значение, так это власть и возможность ее осуществлять», — аргументировал он, раздув дискуссию не только по этому вопросу, но и по поводу своей персоны, подвергнув сомнению собственную славу радикала.
С этим «литературным драчуном», как его называли, почти никто больше не хотел иметь дело. Как хорошо — кое-кто из немецких товарищей мог теперь вздохнуть с облегчением, — что они не уступили его попытке получить мандат немецкой партии и всегда были против этого. Даже газета Каутского «Нойе Цайт» после всех этих событий и конфликтов в период до 1906 года не напечатала больше ни строчки, написанной Парвусом, Enfant terrible.
Но вновь обрушившийся на Россию голод вынудил Парвуса отказаться от полемики и предопределил для него новый источник доходов. Эта тема опять давала ему повод для агитационной работы и проведения антирусской провокационной кампании. Получив финансовую поддержку на длительное многомесячное путешествие одного состоятельного друга-единомышленника из Мюнхена, аванс от социалистического издательства за свои путевые заметки и новый паспорт на имя чешского гражданина, Парвус отправился в те районы, которые постиг неурожай, разумеется, не только в эти, но и в другие места, где были действующие марксистские кружки.
