— А чего вы хотите добиться вашей революцией? — спрашивает Дэй.
— Хотите знать, почему я присоединился к Патриотам? По той же причине, по какой вы действовали против Республики. Патриотам известно, что вам пришлось вынести, мы видели, какие жертвы вы принесли ради своей семьи, какие страдания Республика причинила вам. Джун…
Рейзор кивает в мою сторону. Я съеживаюсь: не хочу, чтобы мне напоминали о Метиасе.
— …Я видел и ваши страдания. Вся ваша семья уничтожена страной, когда-то любимой вами. Я потерял счет Патриотам, которые пришли в организацию по таким же причинам.
При упоминании семьи Дэй отворачивается и устремляет взгляд в потолок. В его глазах нет слез, но, когда Тесс хватает его за руку, он крепко сжимает ее пальцы.
— Мир за границами Республики несовершенен, но там есть свобода и возможности, и нам лишь нужно сделать так, чтобы свет оттуда проник в Республику. Наша страна подошла к краю, и осталось только подтолкнуть ее. — Он привстает со стула и показывает на собственную грудь. — Мы можем стать рукой толкающей. Начнется революция — Республика падет, и мы вместе с Колониями захватим ее или перестроим во что-нибудь великое. Она снова станет Соединенными Штатами. Люди заживут свободно. Ваш младший брат, Дэй, будет расти в более благоприятной атмосфере. Ради этого стоит рискнуть жизнью. Ради этого стоит умереть. Разве нет?
Я вижу, что слова Рейзора находят какой-то отклик у Дэя, зажигают свет в его глазах, поражающих меня своей яркостью.
— Ради этого стоит умереть, — повторяет Дэй.
Вроде и я должна чувствовать душевный подъем, но почему-то мысль о падении Республики вызывает у меня тошноту. Не знаю, может, дело в многолетней промывке мозгов, усиленном внедрении мысли о ценности Республики. Но ощущение не покидает меня, а вместе с ним я испытываю стыд и ненависть к самой себе.
Все, к чему я привыкла, рушится на глазах.
Дэй
Врач молча врывается в помещение вскоре после полуночи. Она готовит меня. Рейзор перетаскивает стол из гостиной в одну из небольших спален, где в углу стоят коробки со всевозможными запасами — едой, гвоздями, скрепками, бутылками с водой. Чего тут только нет. Врач с Каэдэ застилают стол толстым пластиком. Меня привязывают к столу ремнями. Врач готовит металлические инструменты. Моя обнаженная нога кровоточит. Пока они занимаются своими делами, Джун стоит рядом и смотрит на врача так, словно одного ее взгляда достаточно, чтобы женщина не совершала ошибок. Я с нетерпением жду. Каждое мгновение приближает меня к встрече с Иденом. Стоит мне вспомнить слова Рейзора, как я чувствую воодушевление. Не знаю, наверно, стоило уже давно примкнуть к Патриотам.
Тесс в качестве ассистента быстро исполняет поручения врача, а когда нечего делать, внимательно наблюдает за процессом. Ей удается избегать Джун. По лицу Тесс я вижу, что она чертовски нервничает, но ни одним словом себя не выдает. За обедом мы довольно легко болтали, она тогда сидела рядом на диване… но что-то между нами изменилось. Я пока не могу нащупать причину. Если бы я не был уверен в обратном, то решил бы, что Тесс в меня влюбилась. Но эта мысль настолько нелепа, что я быстро выкидываю ее из головы. Тесс практически моя сестренка, маленькая сирота из сектора Нима.
Вот только она больше не маленькая. Теперь я отчетливо вижу взрослые черты на ее лице: детская припухлость спала, выделились высокие скулы, глаза стали не такие большие, какими я их помню. Не могу понять, почему я не замечал этих перемен прежде, а стоило расстаться на несколько недель — и все очевидно. Я, наверное, туп как пень.
— Дыши, — говорит Джун.
Она втягивает в себя воздух, словно демонстрируя, что от меня требуется.
Я отвлекаюсь от мысли о Тесс и понимаю, что задерживал дыхание.
— Не знаешь, сколько на это уйдет времени? — спрашиваю я Джун.
Уловив напряжение в голосе, она успокаивающе похлопывает меня по руке, и я чувствую укол вины. Если бы не я, она сейчас уже была бы на пути в Колонии.
— Несколько часов.
Джун замолкает, а Рейзор отводит врача в сторону и передает ей деньги — сделка заключена. Тесс помогает хирургу вымыть руки, надеть перчатки и повязать на лицо маску, потом показывает мне большой палец. Джун снова смотрит на меня.
— Почему ты не сказала, что встречалась с Президентом? — шепчу я. — Ты всегда говорила о нем как о совершенном незнакомце.
— Он и есть совершенный незнакомец. — Джун делает паузу, словно тщательно выверяя слова. — Не видела смысла рассказывать — ты его не знаешь, а я не питаю к нему никаких чувств.
Я вспоминаю наш поцелуй в ванной. Потом представляю себе портрет Президента и воображаю повзрослевшую Джун рядом с ним в роли принцепса Сената, за которую поручился богатейший человек Республики. А кто я такой? Грязный уличный хулиган с двумя республиканскими долларами в кармане. И еще надеюсь быть вместе, проведя с ней несколько недель. И потом, неужели я забыл, что Джун принадлежала к элите? Когда я искал еду в мусорных баках Лейка, она общалась на шикарных банкетах с людьми вроде нынешнего Президента. Я впервые думаю о ней как о человеке из высшего общества. Какой же я глупец — надо же было объясниться ей в любви! Словно она обычная девчонка с улицы и я могу надеяться на ответное чувство. Но она промолчала.
Чего я так распереживался? Не стоит. Или стоит? Разве нет проблем поважнее?
Ко мне подходит врач. Джун сжимает мою руку, я не хочу ее отпускать. Она из другого мира, но она бросила его ради меня. Иногда я принимаю ее поступок как должное, а иногда мучаюсь вопросом: как мне хватает совести сомневаться в ней, ведь она готова в огонь прыгнуть ради меня. Она легко могла меня бросить. Но не бросает. «Я сделала выбор», — сказала она.
— Спасибо, — говорю я Джун. — Ничего, справлюсь.
Джун несколько секунд смотрит на меня, потом целует в губы.
— Все пройдет быстро — ты и моргнуть не успеешь. А потом будешь взбираться на дома и бегать по стенам быстрее прежнего.
Она медлит мгновение, распрямляется, кивает хирургу и Тесс. А потом уходит.
Я закрываю глаза и делаю прерывистый вдох, глядя на приближающегося врача. С моего угла зрения Тесс не видно вовсе. Не знаю уж, что мне предстоит вынести, но вряд ли будет больнее, чем при выстреле в ногу.
Врач прикрывает мне рот влажной тряпочкой, и я соскальзываю в длинный темный туннель.
Искорки. Воспоминания о чем-то далеком-далеком.
В свете трех мигающих свечей мы с Джоном сидим за нашим маленьким столом в гостиной. Мне девять. Ему четырнадцать. Столик такой хилый, даже представить себе трудно — одна ножка подгнила, и мы каждый месяц, а то и чаще пытаемся продлить ей жизнь, забивая в нее все больше и больше отрезков картона. Перед Джоном лежит раскрытой толстая книга. Брови его сосредоточенно сведены. Он читает очередную строчку, спотыкается на двух словах, потом терпеливо переходит к дальнейшему тексту.
