Всегда я чувствовал к вам полное презренье,Названием ослов клеймил вас, шельмовал,И вы же у меня просили извиненьяВ том, что я вас ослами называл.Когда я в обществе блистал, вы, с малолетства,Льстецы, позор которым не в позор,Употребляли все искусство и все средства,Чтоб мне понравиться, поймать один мой взор.Теперь совсем не то. Вы в сане, вы в почете,В блестящих орденах; у вас и вид иной,И вы уже меня в толпе не узнаете,Хоть пресмыкались так недавно предо мной.
Как тяжело отразилось на сознании Лермонтова время пребывания его в юнкерской школе, мы можем судить по тому, что он сам в письме от 23 декабря 1834 года называет два эти года страшными.
Глава VII
Лермонтов-офицер. – Лагерная жизнь и светские развлечения. – Эпизод с Е. А. Сушковой
Высочайшим приказом 22 ноября 1834 года Лермонтов был произведен в корнеты лейб-гусарского полка, расположенного в Царском Селе. Бабушка не замедлила роскошно экипировать своего возлюбленного внука и окружить его обстановкою, считавшейся необходимою для блестящего гвардейского офицера. Повар, два кучера, слуга (все четверо крепостные из Тархан) были отправлены в Царское Село. Несколько лошадей и экипажи стояли на конюшне. Кроме денег, выдаваемых в разное время, ему было ассигновано по десять тысяч рублей в год.
Все это давало возможность Лермонтову закружиться в вихре светских развлечений и отчаянных кутежей и шалостей «золотой» гвардейской молодежи. Это был ряд непрестанных оргий, исполненных разных рискованных выходок и проказ, иногда остроумного, а по большей части довольно грубоватого, ухарского характера. «Насмешливый, едкий, ловкий, – вспоминает о Лермонтове графиня Евдокия Ростопчина, – вместе с тем полный ума самого блестящего, богатый, независимый, он сделался душою общества молодых людей высшего круга; он был запевалой в беседах, в удовольствиях, в кутежах, словом, всего того, что составляло жизнь в эти годы».
До самой высылки на Кавказ в 1837 году Лермонтов жил то в Царском Селе, то в Петербурге, причем в Царском Селе сожителем его был родственник, товарищ и друг детства Алексей Аркадьевич Столыпин, а в Петербурге – тоже родственник и друг Святослав Афанасьевич Раевский, получивший хорошее образование в университете, имевший знакомства в литературном кругу и служивший в военном министерстве.
Что касается Столыпина, воспетого Лермонтовым в шуточной поэме «Монго» под этой кличкой, неизвестно по какому случаю данной ему поэтом, то, по отзыву одного из современников, он славился баснословною красотою и благородством.
С детства Столыпина, приходившегося Лермонтову двоюродным дядей, но по равенству лет считавшегося его двоюродным братом, соединяла с поэтом тесная дружба, сохранившаяся ненарушимой до смерти. Близко знавший душу своего друга, Столыпин всегда защищал его от нападок многочисленных врагов. Два раза сопровождал он его на Кавказ, как бы охраняя горячую, увлекающуюся натуру его от опасных в его положении выходок, а когда он умер, Столыпин же закрыл ему глаза.
Лермонтов был в это время также очень близок с товарищем по школе Константином Булгаковым, офицером Преображенского и затем Московского полка. В конце 30-х и начале 40-х годов много рассказывали о его не лишенных остроумия отчаянных проказах, доставивших ему особую милость великого князя Михаила Павловича, отечески его журившего и сажавшего под арест и на гауптвахту. Лермонтов любил «хороводиться» с этим Костькой Булгаковым, как называли его товарищи, когда у него являлась фантазия учинить шалость, выпить или покутить на славу, – и вслед за своим собутыльником и сам то и дело был сажаем на гауптвахту: то за несвоевременное возвращение из Петербурга, то за разные шалости и отступления от дисциплины и формы. Однажды он явился на развод с маленькою, чуть ли не детскою игрушечного саблею, несмотря на присутствие великого князя Михаила Павловича, который тут же дал поиграть ею маленьким великим князьям, Николаю и Михаилу Николаевичам, приведенным посмотреть на развод, а Лермонтова приказал выдержать на гауптвахте. После этого Лермонтов завел себе саблю больших размеров, которая, при его малом росте, казалась еще громаднее и, стуча о камень или мостовую, производила ужасный шум, что было не в обычае у благовоспитанных гвардейских кавалеристов, носивших оружие свое с большою осторожностью, не позволяя ему греметь. За эту несоразмерную саблю Лермонтов опять-таки попал на гауптвахту. Точно так же великий князь Михаил Павлович с бала, даваемого царскосельскими дамами офицерам лейб-гусарского и кирасирского полков, послал Лермонтова под арест за неформенное шитье на воротнике и обшлагах вицмундира. И не раз доставалось ему за то, что он свою форменную треугольную шляпу носил «с поля», что преследовалось. Впрочем, арестованные жили на гауптвахтах весело. К ним приходили товарищи, устраивались пирушки, и лишь при появлении начальства бутылки и снадобья исчезали при помощи услужливых сторожей. Все это было причиною того, что начальство уже тогда не благоволило к Лермонтову, и он считался дурным фронтовым офицером.
