— Ave, Maria Ave, Maria, gratia plena, Dominus tecum: benedicta tu In mulieribus, etbenedictus fructus ventris tui Iesus… Святая Мария, Матерь Бога, молись за нас грешных, даже и в час смерти нашей. Аминь… Порка Мадонна!.. Me каго эн ля лече!.. Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй меня грешного. Иисус, Мария, святой Иосиф… карахо, конью!.. вам поручаю моё сердце… мерд!.. мою душу и моё тело… Е… твою мать!.. Аминь!..
Перед рассветом к часовым поднялся небольшого роста чернявый паренёк.
— Назад! — команда прозвучала в унисон с передёргиванием затвора пистолета.
Парень двумя руками, как заправский эквилибрист, несмотря на то, что «Томазо» завалился и вдруг почти встал на волне штопором, протянул каждому по двадцатидолларовой купюре. Его выпустили на палубу. Когда рассвело и буря немного улеглась, Аристо, а это был он, чтобы отмыться после трюма, дал десять долларов другому матросу — караулившему насос на цистерне с пресной водой.
Сказочно дивным предстал на рассвете перед юным Аристотелем город с самым длинным и, возможно, самым красивым названием на земле: Ciudad de la Santisima Trinidad y Puerto de Nuestra Senora de Santa Maria de los Buenos Aires — город Пресвятой Троицы и порт нашей Госпожи Святой Марии Добрых Ветров — Буэнос-Айрес.
4
Впервые нога нашего героя (после иммиграционных формальностей) ступила на землю Нового Света прохладным весенним вечером 29 сентября 1923 года.
В Буэнос-Айресе сразу поразило обилие огромных чёрных, белых, зелёных, красных, лиловых, жёлтых американских лимузинов, сверкающих в огнях кинотеатров, дансингов, ресторанов, рекламы… Второе потрясение: красивые, шикарно одетые, сверкающие драгоценностями женщины в авто и на улицах. Изумлённо вертя головой во все стороны, преследуя взглядом то одну, то другую, Аристо набил себе несколько шишек на лбу о платаны и фонарные столбы, едва не вошёл в витрину самого дорогого (как потом оказалось) магазина на Авениде де Мажо и получил даже оплеуху от сеньора, в которого врезался головой у фонтана на площади и который, уронив пакет с яблоками, неожиданно разразился родной греческой руганью:
— Гамисе та, алитис, р-рэ, диаволос на парей!
— Сигноми, паракало, — попросил прощения Аристо. — Вы грек?
— Ты что, с этого старого корыта «Томазо», пришедшего сегодня в порт? Как звать-то тебя? — смягчившись, поинтересовался сеньор.
— Аристотель. Онассис.
— А меня — Енни Катаподис. Будем знакомы. Как там, у нас в Греции?
— Хорошо.
— Поэтому ты здесь? Вещи где свои оставил?
— У меня нет вещей, — ответил Аристо.
— Даже чемодана? Вообще ничего?
— Ничего.
— Откуда сам?
— Родился в Смирне.
— А, в Смирне, всё ясно. У меня там дядю и тётю турки зарезали. Голодный? — спросил Енни и поднял с брусчатки большое красное яблоко, ополоснул его в фонтане и протянул парню. — Я живу неподалёку, есть свободная койка, можешь у меня перекантоваться, пока чего не найдёшь. Я грек, ты грек, греки должны помогать друг другу.
Катаподис торговал фруктами вразнос и взял Аристо к себе в помощники. Не прошло и месяца, как новоиспечённый разносчик бананов, киви, ананасов, яблок, груш, маракуйи, пепино, манго, гуанабанов, кешью, чиримойи, папайи, авокадо, гуаявы стал сносно изъясняться по-итальянски и по-испански (начал учить ещё в зловонном трюме «Томазо», общаясь с эмигрантами) и обзаводиться приятелями и приятельницами.
Здесь позволим себе небольшое дидактическое отступление. Этого не избежать, так как биография Аристотеля Сократеса Онассиса в наш век тотальных рыночных отношений — не только история успеха отдельно взятого, хотя и ярчайшего индивидуума, но и своего рода вариация на тему: как становятся миллионером.
С раннего детства Аристотель отличался чрезвычайной коммуникабельностью. Эта черта, точнее, предрасположенность к «роскоши человеческого общения» — одна из важнейших предпосылок предпринимательского успеха. Природной (а отчасти и благоприобретённой) коммуникабельностью обладали все так называемые self-made теп и те, кто смог не растранжирить, а приумножить по наследству доставшиеся состояния. Автору этих строк в 1990-х довелось редактировать журнал «Миллионер» и, естественно, общаться с миллионерами. Как правило, эти люди весьма общительны, но широчайший поначалу круг общения по мере накопления капитала и разрастания бизнеса, естественно, сужается и специализируется (в том числе и потому, что время — деньги).
Помнится, в 1980-х годах, впервые попав в Париж, я встретил там своего знакомого Саню, ныне знаменитого историка моды, телеведущего Александра Васильева. Эмигрировав из СССР в эпоху застоя, при Брежневе, он осваивался на Западе, учил языки, разъезжал по городам, предлагая себя в качестве театрального художника, преподавателя, напропалую знакомясь с людьми, хоть в какой-то степени, пусть даже гипотетически нужными, полезными ему в дальнейшей карьере.
В кафе на площади Клиши Александр Васильев признался мне и моим спутникам, что первый урок, который он усвоил в капитализме, — это жизненная необходимость общения. «Подходишь к кому-нибудь на приёме или на балу, куда правдами и неправдами добился приглашения, говоришь: здравствуйте, — но обаятельно, вплоть до того, что надо подолгу отрабатывать улыбку перед зеркалом, — я молодой гонимый художник из России, хотел бы познакомиться, может быть, смогу вас заинтересовать или даже удивить чем-то полезным…»
Наш герой с детства привык знакомиться, общаться с самыми разными людьми (интернациональная Смирна тому способствовала). Но сызмальства не терял времени на болтовню, почти мгновенно определяя, пригодится ему то или иное знакомство или нет, и если интуиция подсказывала, что это пустое, общение не продолжалось, хотя и не обрывалось резко, Онассис не имел обыкновения портить с людьми отношения, тем паче заводить недругов.
Иностранные языки ему давались легко: живя в Аргентине, он освоил не только итальянский, испанский (а также смешанный итало-испанский социолект, а вернее, жаргон, воровскую феню — лунфардо), французский, английский, но и в определённых пределах португальский, немецкий и даже арабский, немного китайский и японский. Притом специально языки Аристо не учил: учили ежедневное общение с мужчинами и женщинами разных национальностей, природная любознательность и великолепная память.
Весенние месяцы в Буэнос-Айресе или Байресе, как его называют, выдались довольно холодными[4]. Вплоть до середины ноября температура не поднималась выше 15–17 градусов, с океана дул пронизывающий ветер. Розовели и краснели деревья нотро, деревья под названием «пьяная полка», желтел кустарник ретамо, менял цвета в зависимости от освещения, как хамелеон, изменчивый, но от природы лиловый гибискус. Расцветали орхидеи, алоказии, гиппеаструмы, кротоны, герань, алоэ, амариллисы, плекстрантусы, камписы, тилландсии… Нередко после обеда припускал прохладный дождь. А в первые дни лета наступила привычная для турецко-греческого эмигранта жара.
