О, до любви потерянная любимая…![17]
И ни слова о сократическом методе.
•
Моя мама уже понимала, что теряет во мне ребенка, которого можно обнять и поцеловать. Ее тяготило, что она подошла к этому порогу такой слабой и бедной.
Когда мой отец — доктор Спиридон Д. Левчев — специалист по грудным заболеваниям — был жив, когда нашим домом было Велико-Тырново, когда за нашими окнами начиналась пропасть красоты, когда на земле была любовь, а в небе — Бог, мама каждое лето готовилась поехать с нами на курорт Святой Константин, Гёзекен или в Месемврию, то есть на море. Даже шила нам специальные белые морские костюмчики. Но ее мечта все не сбывалась.
И вдруг в самом конце пути, почти у края, неведомая сила помогла ей, и она отчасти осуществила свою мечту: достала одну путевку на море по профсоюзной линии.
«Чтобы ты научился плавать», — говорила она. И я знал, что она имеет в виду.
На бургасском вокзале меня ждал невидимый встречающий: жажда странствий, которая стала тогда моей приемной матерью. На причале пахло свободой, шансом, будущим. Корабль «Эмона» — эта романтическая железная громадина — курсировал вдоль берега, и я впервые оказался по другую сторону. Когда я смотрел на сушу с моря, она казалась мне иной — неоткрытой, неизведанной.
Таким вот оглушенным я и ступил в полуостровной Несебр с его полумертвыми церквами и полуживыми богами, с полуразрушенными крепостями и полупустыми дешевыми забегаловками, с быстрой любовью и медленной вечностью.
Мне выделили койку в огромной палатке в 100 метрах от пляжа. Столовая была почти так же близко. Там кто-то играл на аккордеоне «До гроба любовь не знает границ». И я вдруг превратился в беззаботный камешек на берегу, в счастливую песчинку. Я почувствовал, как сливаюсь с главными символами бытия, с кирпичиками сознания. Ведь что такое наша жизнь во вселенной, как не пульсация в узком пространстве между берегом и горной вершиной?
•
А к лету следующего, 1955-го года мне уже сшили военную форму. В студенческие времена нас упорно знакомили с азами военного дела. За это отвечала так называемая 22-я кафедра. В летние каникулы нас дважды вывозили на военные сборы. Эта краткосрочная служба была нашим спасением от долгого солдафонского кошмара, который, мне кажется, я бы не выдержал. Даже первые два месяца я вынес с трудом.
Специальные автобусы ждали нас у университета. Мы уже были подстрижены. Провожающие вели себя тихо. Еще не придумали те «патриотические» оргии, которые впоследствии сопутствовали всем мобилизациям и увольнениям в запас. Да и чего было переживать — всего-то два месяца службы! Мы были скорее привилегированными счастливцами. Когда новоиспеченные рядовые колонной по одному зашагали к автобусам, моя мама выскочила из-за каштана, сунула мне в руку кулек с домашней баницей и сигаретами, попыталась меня поцеловать и снова исчезла.
Нас привезли в летний военный лагерь Орешак рядом с Троянским монастырем. Мы жили в эпоху лагерей. Пионерских, школьных, сельскохозяйственных, концентрационных, мировых.
Я чувствовал внутреннее смущение. Я был в своем родном краю, с которым меня ничто не связывало: не осталось никаких воспоминаний, никаких родственников, никаких следов.
Воздух был кристально чистым. До нас доносилось холодное журчание Черного Осыма. Над рекой взмывали ввысь леса и вершины с милыми солдатскому уху названиями: Девичьи Груди, Бабья Задница и т. д.
Нас построили на плацу, и старшина принялся внимательно и всесторонне осматривать новобранцев. Это был безжалостный коротышка по прозвищу Кореец. Потому и нашу роту называли «третьей корейской», и это звучало напоминанием о проклятой мировой войне, которая, кто ее знает, может, еще и не закончилась.
Мы были «слонами», то есть пехотинцами. Кореец окинул меня взглядом. Потом подошел и неожиданно огрел по шее. Пилотка слетела у меня с головы.
— Эта шея плачет по пулемету! Рядовой, подними пилотку! И знай, не каждая мать может родить пулеметчика!
Я с трудом удержался, чтобы не заехать ему по морде. Но за что? Он же меня хвалил. Он меня воспитывал. На вечерней поверке Кореец толкал до садизма длинные речи. Основные тезисы — враги и бдительность. Его любимый лозунг звучал так: «Осторожно! Цивилизация не дремлет!» Армия для него была миром добра. А цивилизация — империей зла.
Единственный смысл жизни Корейца составляла эта его эпическая борьба с цивилизацией.
— Тут тоже есть всякие сомнительные личности, они затаились, но от меня им не скрыться. Пусть знают, что расправа близка.
И эта угроза была вовсе не абстрактной.
Пулемет — старый австрийский «шварцлозе» — состоял из ствола и треноги, каждая его часть весила килограммов двадцать. Были еще и ящики с пулеметными лентами. Их, впрочем, берегли для грядущей войны. Я должен был карабкаться вверх по Бабьей Заднице с железным стволом на плече и кричать «ура!». У пулемета было и множество других недостатков: например, чистить и смазывать его оказалось куда трудней, чем автомат. И окапывать это оружие следовало глубже…
