Он делал все, чтобы скрыть его, поскольку Раундбуш — с поправкой на манеры — был весьма приятным парнем.
— Я всего лишь скромный оператор радарных установок, сэр, — сказал Гольдфарб, убирая со лба несуществующую челку. — Я не могу знать таких вещей, не могу.
— Ты всего лишь скромная свалка комплексов, вот ты кто, — фыркнув, сказал Раундбуш.
Гольдфарб вздохнул. Раундбуш к тому же великолепно говорил по-английски, в то время как его акцент, несмотря на все усилия и долгую учебу, выдавал происхождение из лондонского Ист-Энда, как только он открывал рот.
Пилот протянул руку:
— Оазис перед нами. Вперед!
Они ускорили шаг. Гостиница «Белая лошадь» располагалась неподалеку от Дуврского замка, в северной части города. Это была неплохая прогулка от Дуврского колледжа, где они оба трудились над превращением трофеев в устройства, которые могли использовать королевские ВВС и другие британские войска. Гостиница располагала еще и лучшей в Дувре пивной, и не только благодаря горькому пиву, но и благодаря своим официанткам.
Неудивительно, что она была набита битком. Мундиры всех видов — авиация, армия, морская пехота, королевский военный флот — перемешались с гражданским твидом и фланелью. Обогревал всех огромный камин в дальнем конце помещения, как делал это всегда, еще с четырнадцатого столетия. Гольдфарб благодарно вздохнул. Лаборатории Дуврского колледжа, где он проводил дни, были чистыми, современными — и чертовски холодными.
Словно регбисты, они проложили себе локтями путь к стойке. Раундбуш поднял руку, когда они приблизились к желанному берегу.
— Две пинты лучшего горького, дорогая, — крикнул он рыжеволосой девушке за длинным дубовым прилавком.
— Для тебя, дорогой, все что угодно, — сказала Сильвия.
Все мужчины, услышавшие ее слова, по-волчьи взвыли. Гольдфарб присоединился к этому вою, но только для того, чтобы не выделяться. Некоторое время назад они с Сильвией были любовниками. Это не означало, что он сходил по ней с ума, и даже не означало, что в это время он у нее был единственным, хотя она по-своему была честна и не старалась накручивать его историями про соперников. Но, увидев ее теперь, после того как они расстались, он почувствовал себя уязвленным — не в последнюю очередь из-за того, что он по-прежнему страстно жаждал сладкого тепла ее тела.
Она подтолкнула пинтовые кружки новоприбывшим. Раундбуш швырнул на стойку серебряную монету. Сильвия взяла ее и начала отсчитывать сдачу, но он покачал головой. Она улыбнулась широкой обещающей улыбкой.
Гольдфарб поднял свою кружку.
— За группу полковника Хиппла! — провозгласил он.
Они с Раундбушем выпили. Если бы не Фред Хиппл, то королевские ВВС продолжали бы сражаться с ящерами на «харрикейнах» и «спитфайрах», а не на реактивных машинах. Но Хиппл пропал, когда ящеры — во время атаки на Британию — захватили исследовательскую станцию в Брантингторпе. Возможно, этот тост был единственной данью памяти, доставшейся на его долю.
Раундбуш с уважением посмотрел на напиток цвета темного золота, который он пил большими глотками.
— Чертовски хорошо, — сказал он. — Это самодельное горькое часто превосходит то, что продают пивоварни по всей стране.
— В этом ты прав, — причмокнув, подтвердил Гольдфарб. Он считал себя знатоком горького. — Хороший хмель, пикантный вкус… — Он сделал еще глоток, чтобы освежить в памяти нюансы.
Кружки быстро опустели. Гольдфарб поднял руку, чтобы заказать второй круг. Он поискал глазами Сильвию, какое-то время не мог найти ее, потом увидел: она несла поднос с пивом к столу возле камина.
Как по волшебству, за стойкой материализовалась другая женщина.
— Хотите еще пинту? — спросила она.
— Две — одну для моего приятеля, — автоматически ответил он, затем посмотрел на нее. — Эй! Вы здесь новенькая. Она кивнула, наливая пиво из кувшина.
— Да. Меня зовут Наоми.
Ее темные волосы были зачесаны назад, придавая лицу задумчивое выражение. Тонкие черты лица, бледная кожа — без намека на розовый цвет, узкий подбородок и широкие скулы, большие серые глаза, элегантно изогнутый нос.
Гольдфарб заплатил за горькое, продолжая изучать новенькую. Наконец он рискнул спросить ее не по-английски:
— Yehudeh?
Она пристально посмотрела на него. Он понял, что она изучает его внешность. Его вьющиеся каштановые волосы и громадный нос выдавали происхождение явно не от англичан. Через мгновение она с облегчением ответила:
— Да, я еврейка. Да и вы тоже еврей, если не ошибаюсь. Теперь он уловил ее акцент — такой же, какой был у его родителей, хотя далеко не такой сильный. Он кивнул.
— Не отпираюсь, — сказал он, вызвав настороженную улыбку на ее лице.
Он дат ей такие же чаевые, как Бэзил Раундбуш Сильвии, хотя мог дать и меньше. Он поднял кружку в приветствии, а затем спросил:
— А что вы делаете здесь?
— Вы имеете в виду — в Англии? — спросила она, вытирая стойку тряпкой. — Моим родителям повезло — или, если вам больше нравится, у них хватило ума — сбежать из Германии в тридцать седьмом году. Я была вместе с ними, мне было тогда четырнадцать.
Значит, теперь ей 20 или 21: прекрасный возраст, с уважением подумал Гольдфарб. Он пояснил в свою очередь:
— Мои родители приехали из Польши перед Первой мировой войной, так что я родился здесь.
Он подумал, стоило ли говорить ей об этом: немецкие евреи временами задирали носы перед своими польскими кузенами.
Но она сказала:
— Значит, вам повезло больше. Уж через что мы прошли… а ведь мы сбежали еще до того, как началось самое худшее. А в Польше, говорят, было даже хуже.
— Все, что говорят, — правда, — ответил Дэвид, — Вы когда-нибудь слышали передачи Мойше Русецкого? Мы с ним кузены, я разговаривал с ним после того, как он сбежал из Польши. Если бы не ящеры, то в Польше сейчас не осталось бы ни одного еврея. Мне противно чувствовать себя благодарным им за это, но так уж вышло.
— Да, я слышала, — ответила Наоми. — Ужасные вещи. Но там по крайней мере они кончились, а в Германии продолжаются.
— Я знаю, — сказал Гольдфарб и медленно отпил свое горькое. — И нацисты нанесли ящерам столько же ударов, как и любой другой, а может быть, и больше. Мир сошел с ума, он становится колодцем, полным крови.
Бэзил Раундбуш разговаривал с блондином, офицером Королевского военно-морского флота. Теперь он обернулся и обнаружил свежую пинту возле локтя — и Наоми за стойкой. Он выпрямился. Он умел включать свои двести ватт шарма так, как большинство мужчин включают свет.
— Прекрасно, прекрасно, — сказал он, улыбаясь во весь рот. — Вкус нашего трактирщика, несомненно, повысился. Где он нашел вас?
«Это уже не смешно», — подумал Гольдфарб. Он ожидал, что Наоми вздохнет, или захихикает, или сделает еще что-то, чтобы показать, как она поражена. Он еще ни разу не видел, чтобы Раундбуш терпел поражение.
