Обе эти структуры решали специфические задачи, иногда соревнуясь, соперничая, дополняя информацию друг друга, используя легальные и нелегальные возможности (агентуру и разведчиков-нелегалов), а когда это было необходимовзаимодействуя с подразделениями специального назначения.
В литературе обычно указывается на то, что в основу деятельности разведки был положен богатейший опыт нелегальной работы партии большевиков. Однако советская разведывательная служба не сумела бы стать на ноги и окрепнуть, если бы ее не поддержали сложившиеся еще при царском режиме профессионалы. Соответствующий персонаж романа В.Пикуля «Честь имею» не голая выдумка. Подобные случаи слабо отражены в литературе, но это вовсе не означает их неправдоподобия.
В частности, один из царских разведчиков, А.Н.Луцкий, до революции работавший в Японии, перейдя на сторону советской власти, щедро делился своим опытом со сподвижниками. Будущий начальник ИНО М.А.Трилиссер очень многому у него научился.
В феврале 1920 г. Луцкий стал членом Военного Совета и начальником контрразведывательной службы Приморья, но в апреле был арестован японцами и белогвардейцами. После жестоких пыток он был сожжен в топке паровоза вместе с С.Лазо и В.Сибирцевым. Большинство разведчиков царской России порвали с нею связи. Однако известны примеры, когда эти разведчики устанавливали контакты с советской разведкой и продолжали служить своей стране.
* * *
Поскольку специфика работы спецслужб не допускает огласки и многие имеющие к ним отношение дореволюционнные архивы были уничтожены, история русской разведки оказалась недостаточно изученной. Но даже на основе тех немногих доступных нам материалов можно сделать вывод, что главная черта российских разведчиков, людей самых разных национальностей, неизменна: беззаветный патриотизм, забота об интересах единого и могучего государства, любовь к своему Отечеству. Это поддерживало их и в самые тяжелые периоды истории.
Наша внешняя разведка, даже в условиях внутреннего террора, даже испытав на себе удары 30-40-х, когда незаслуженному осуждению и репрессиям подверглись несколько десятков разведчиков-нелегалов (достаточно вспомнить судьбу Дмитрия Быстролетова), продолжала выполнять свой долг перед Родиной. Она своевременно предупредила о готовившемся нападении гитлеровской Германии на нашу страну, а в годы войны перебросила в тыл немцев около 2000 групп разведчиков специального назначения с информационными и диверсионными заданиями.
В закрытых фондах Службы внешней разведки, в закрытом музее бережно хранятся материалы по ее истории. На мраморных досках славы и почета золотыми буквами навечно высечены имена разведчиков и руководителей разведки, которыми может и должна гордиться наша великая Родина. Среди них — имена нелегалов и разведчиков специального назначения. В ближайшее время, когда будет издана История российской разведки, широкая общественность сможет познакомиться с некоторыми фактами, пока сосредоточенными в секретных учебниках, обзорах иделах-формулярах.
Можно смело утверждать, что разведывательная служба России является преемницей лучших традиций отечественной разведки минувших веков.
Глава 2. Вместо анкеты
Меня всегда упрекали в том, что из моих записей не посвященный в предысторию мало что может почерпнуть. Да, но ведь мало кто в своих заметках, дневнике обнаруживал следы любопытства других. Скажите, вам понравилась бы в вашем дневнике фраза «Пишите, но думайте о содержании ваших впечатлений жизни. Иногда плохие последствия для автора вытекают из дневника. Т.Кислицын»? Взводный проверил 6 марта 1944 г. записи курсанта и… предупредил. Каких-либо плохих последствий я на себя не навлек, но выводы сделал: писать короче, четче, не давать понимать себя двояко.
Так что же рассказать о себе?
Я родился в 1925 г. в Минске в семье военнослужащего. Если верить архивным данным, мое рождение было отмечено тем, что коллектив служащих «Белбумтреста», где работала мать, преподнес ей поздравительный адрес, а мне «соску советского производства».
В Минске есть большой мост, переброшенный над железнодорожными путями, бегущими в сторону станции Негорелое и далее к Польше и Литве. В детстве, в самом начале 30-х годов, я любил поджидать идущий внизу по рельсам поезд и с тревогой ожидать, когда меня окутает облако дыма и пара, поднимавшееся из паровоза выше моста. Затем я перебегал на другую сторону моста и долго смотрел вслед поезду, пока он не скрывался из виду. Стальная колея звала в дорогу перестуком вагонных колес на стыках. Мать чувствовала: это пробуждение духа странствий, страсти к скитаниям, к непоседливой жизни. Она оказалась права. Жена и сегодня говорит, что из-за меня у нее все время сборы, дороги и опять сборы в дорогу…
Отец мой, Иван Дмитриевич Дроздов, был офицером русской армии. Участвовал в Первой Мировой войне, воевал на Юго-Западном фронте. За храбрость получил Георгиевский крест и удар широким австрийским штыком в грудь. Но остался жив. После 1917 г. служил в Красной Армии. Все годы Гражданской войны провел на фронтах. Там же познакомился с моей матерью. Потом служил на разных должностях в Белоруссии и на Украине. В первые дни Великой Отечественной войны ушел на фронт и был тяжело ранен под Старой Руссой: разрывная пуля вырвала одно легкое. Полтора года он провалялся в госпитале, а затем служил начальником штаба одного из военных училищ и на военной кафедре Казанского Университета. Так что доживали родители свой век в Казани, где когда-то отец начинал свою службу в русской армии.
Мать, Анастасия Кузьминична Дроздова (Панкевич) — дочь садовника помещичьего сада под Лепелем, что в Белоруссии. Вдовец-помещик дал ей возможность закончить гимназию, секретарские курсы и устроил машинисткой на английскую бумажную фабрику в Переяславле-Залесском.
Дед по матери Кузьма Панкевич крепко засел в моей памяти. После революции он служил сторожем на Лепельском кладбище. Его избушка в одну комнату почти вплотную примыкала к кладбищенской роще. Дед был молчалив, по-настоящему стар. Он строгал для меня из тонких жердинок удочки и уводил ловить рыбу в одном из затончиков старой Мариинской системы, построенной еще во времена Петра I и Екатерины II. В период Гражданской войны в Лепеле были поляки. Поляков дед не любил. Он не мог им простить, что польский жолнер тогда уволок у него оловянную мыльницу.
Дед прожил более 90 лет и умер в 1943 или 1944 году. Точно не знаю. В 1975 г. перед отъездом в Нью-Йорк мы с женой во время поездки на машине по местам детства посетили Лепель. С большим трудом, после многочисленных распросов местных жителей нам удалось отыскать старую кладбищенскую сторожку, которая теперь приютила других людей. (Я сфотографировал ее и послал фотографию матери. После долгих изучений она и ее сестры из Витебска и Шклова признали избушку своей.)
О деде там уже почти никто ничего не знал. Только старожилы, которых мы обнаружили в одном доме, припомнили несколько скудных фактов. Во время войны дед ушел в партизанский отряд; зимой 1943 г. заболел и, видимо, покинул отряд. Умер недалеко от своей избушки: его нашли мертвым на какой-то могиле.
