Можно ли представить себе слабоумного в роли оратора? Слабоумного, выстаивающего без ошибок всю длинную, сложную церемонию венчания на царство и вовремя вставляющего свое слово? Слабоумного, хотя бы воспроизводящего вслух и прилюдно столь замысловатую, столь цветистую идеологическую конструкцию?
Наконец, исключительно важно свидетельство неофициального, иными словами, частного исторического памятника — Пискаревского летописца. От летописного повествования, неподконтрольного правительству, естественно ждать оценок, радикально расходящихся с теми, которые «спущены сверху». И действительно, Пискаревский летописец наполнен разоблачительными высказываниями. Так, об опричнине там написано немало горьких слов. Ее введение ставится Ивану IV в укор. Сам государь предстает, мягко говоря, небезупречной фигурой: летописец не забыл перечислить шесть(!) его жен. А православному человеку больше трех не полагается…
Что же сообщает Пискаревский летописец о Федоре Ивановиче? Да об этом государе сказано столько доброго, сколько не досталось никому из русских правителей. Его называют «благочестивым», «милостивым», «благоверным», на страницах летописи приводится длинный список его трудов на благо Церкви. Кончина его воспринимается как настоящая катастрофа, как преддверие худших бед России: «Солнце померче и преста от течения своего, и луна не даст света своего, и звезды с небеси спадоша: за многи грехи християнския преставися последнее светило, собиратель и облагодатель всея Руския земли государь царь и великий князь Федор Иванович…» Обращаясь к прежнему царствованию, летописец вещает с необыкновенной нежностью: «А царьствовал благоверный и христолюбивый царь и великий князь Феодор Иванович… тихо и праведно, и милостивно, безметежно. И все люди в покое и в любви, и втишине, и во благоденстве пребыша вта лета. Ни в которые лета, ни при котором царе в Руской земли, кроме великого князя Ивана Даниловича Калиты, такие тишины и благоденства не бысть, что при нем, благоверном царе и великом князе Феодоре Ивановиче всеа Русии».
Вот так «durak»!
Памятник совершенно другого происхождения, вышедший из среды высшего духовенства, Московский летописец, вторит строкам Пискаревского летописца: «Лета 7106-го (1598) генваря в 5-й день преставися благоверный и христолюбивый государь царь и великий князь Федор Ивановичь всеа Русии, был на государстве 14 лет. И во дни его благочестиваго царствия бысть мир и тишина, и благоденствие, и изобилие плодов земных». И сравнение государя Федора Ивановича с отцом опять выходит не в пользу последнего: тот в летописи «преставился», да и всё. Ни одного светлого слова, ни малейшей интонации печали, умиления, доброй памяти… Только длинный список монарших жен.
В Новом летописце кончина Федора Ивановича подана как великая «скорбь», наказание от Бога за грехи. Царь назван «последним цветом Русской земли». В день погребения, по словам летописца, «…бысть… на Москве… плачь и вопль велий, яко же и пения не слышати от плача, и что друг ко другу глаголаху, и не можаше ся слышати в плачи». От этих слов веет впечатлениями очевидца, вместе с прочими соотечественниками пораженного безвременным уходом благочестивого царя. О том же Иване IV в Новом летописце, ничуть не исполненном каких-то «антигрозненских» настроений, при описании монаршей кончины не сказано ни доброго, ни худого. Вот только смерть его предвещало злое знамение: крест и хвостатая звезда на небесах.
Не менее благосклонны к Федору Ивановичу и провинциальные летописцы. Так, в одной из псковских летописей говорится, что царь пребывал в великом христианском подвиге, молясь Богу день и ночь.
Первый патриарх Московский и всея Руси Иов создал крупное произведение, посвященное государю Федору Ивановичу: «Повесть о честном житии царя и великаго князя Феодора Ивановича всея Руссии». Там, среди прочего, о последнем монархе из московских Даниловичей говорится следующее: «Сей… благочестивый самодержец праведный и до-сточюдный и крестоносный царь и великий князь Феодор Иванович всеа Руси древним… царям благочестивым равно-славен, нынешним же красота и светлость, будущим же сладчайшая повесть и слуха благое наслаждение, не токмо единыя Росийския богохранимыя державы, но всея подсолнечныя пречестнейши быти явися». Можно, конечно, объяснить столь ярко выраженное благоволение патриарха царю мотивами прозаическими. Иов был возвышен среди архиереев Русской церкви во времена правления Федора Ивановича и по его воле; сказалось тут и влияние главного политического дельца тех времен — государева шурина Бориса Годунова (Борису Федоровичу Иов, как никто другой, помог в 1598 году взойти на царский престол после кончины царя Федора). В 1586 году Иова возвели на Ростовскую архиепископскую кафедру. И года не минуло с этого момента, а владыка уже стал митрополитом Московским и всея Руси. А в 1589 году он вошел в нашу историю как первый патриарх всея Руси. Конечно, это скорое возвышение должно было питать естественное чувство благодарности у Иова. Но объяснение может быть и другим, гораздо проще: именно митрополит, а затем патриарх должен был хорошо знать Федора Ивановича, постоянно общаться с ним, вести богослужение в его присутствии, беседовать с монархом о духовных делах. И в конечном итоге глава Русской церкви написал о государе правду. Самую простую правду, какую видел в течение многих лет, какую знал лучше, чем кто бы то ни было.
И под пером Иова, начитанного книжника, даровитого литератора, Федор Иванович предстает истинным подвижником веры. Подчеркнуто особое почитание государем Пречистой Богородицы: к ней царь часто обращается с молениями. Разумеется, в произведении Иова нет никаких упоминаний об умственной отсталости Федора Ивановича. Конечно, первый патриарх Московский создал панегирический портрет своего благодетеля, а потому недобрых слов не стоило бы ожидать от этого текста. Но время от времени видно самое неподдельное восхищение Иова. Он нашел в российском правителе великого молитвенника и радовался этому со всей искренностью: «Аще бы и превысочайшего Росийскаго царствия честны скифетр содержаше, но Богу повсегда ум свой вперяше и душевное око бодренно и неусыпно храняше и сердечную веру… благими делами исполняше; тело же убо свое повсегда удручаше церковными пении и дневными правилы и всенощными бдении и воздержанием и постом. Душу же свою царскую умащая поучением божественных глагол…»
При Иване Грозном возник знаменитый памятник русской исторической мысли — «Степенная книга царского родословия», где важнейшие события в истории страны, а также правления князей-Рюриковичей были представлены по «степеням» или «граням», связанным с «коленами» родословия. Портреты монархов во многом приближены к житиям святых, многие государи показаны как идеальные христиане. Федор Иванович в «Степенную книгу царского родословия» не мог войти, поскольку правителем он станет лишь после смерти отца. Однако Иов постарался придать своей «Повести о честном житии…» характер последней главы «Степенной книги», вписывая монарха в общий ряд его родни чуть ли не как достойнейшего из всех.
Через шесть лет после кончины Федора Ивановича началась Смута, полыхавшая на протяжении полутора десятилетий. Русские города и села, разоренные «воровскими» казаками, бандами «лисовчиков», отрядами польских, литовских, шведских интервентов, запустели. Закопченные порталы храмов зияли, словно отверстия от ружейного свинца на теле Церкви. Крепостные стены напоминали челюсти с выбитыми зубами. Печи, оставшиеся от сожженных изб, вздымали к небу заснеженные трубы. Нищие дворяне едва могли нести воинскую службу. Недостаток был во всем — от хлеба до пороха. Жизнь чуть теплилась в израненной Московской державе.
