Короленков: А установки на матч у него всегда предельно точные были. Как ни у кого другого. А есть с кем сравнить, уж поверь! Никаких там „за нами Москва, отступать некуда!“. Или — „деньги висят на штанге. Идите и возьмите!“. Ничего подобного у Якушина не было.
Мудрик: Его установки — это такая своеобразная мозаика. Никаких общих слов, никакого общего замысла, плана на матч я ни разу не слышал. Строго по человеку. Как кому и против кого играть. Детально так, четко. А стратегию — этим он не делился, при себе держал. Сам об этом сказал замечательно: „Я вас обманывал, но… в вашу пользу!“ Лучше не скажешь.
Кесарев: Я такую историю помню, может, ее и не надо в газету… Пошли мы раз на почту конвертов купить. Это в Леселидзе было, на сборе. А там — как входишь, две двери. Одна на почту, другая в ресторан. Идем, смотрим, велосипед якушинский стоит. Поднимаемся и с Якушиным сталкиваемся.
— A-а, конверты купить, хорошо, очень хорошо. Правильно сделали. Вы вот что! Поглядите-ка за велосипедом, а то ребятишки разные крутятся, мало ли… А я тоже… сейчас, газетку куплю. Хорошо?
Ну, мы стоим у велосипеда, кумекаем. Хитрый Михей…
Короленков: А какой ресторан был на „Динамо“, на Южной! „Яр“ закрыли, вся обслуга сюда перебралась. Люстры в полметра, посуда, приборы серебряные!.. Э-эх! Кухня! Команда питалась там. И в нем татарин работал, не припомню уж, как звали его. Вот Михей зайдет в ресторан, руку у стойки в карман опустит, вроде бы за деньгами полез, и как бы невзначай спросит: „А из команды кто-нибудь был у тебя?“ Татарин взгляда от руки, от кармана оторвать не может! И говорит торопливо: „Была, да, Численка была, Короленка была, Федосова была“. — „Короленков, Федосов и Численко, говоришь? И всё?“ Усмехнется Якушин и на выход, так ничего и не взяв.
Мудрик: А помните, курировал нас генерал Переверткин?
Кесарев: Не просто генерал, а генерал-лейтенант. Или майор.
Мудрик: Да-да, кажется, генерал-лейтенант. Берлин брал, и всё такое. И вот ему некоторые футболисты на Якушина пожаловались. Мол, не советуется ни с кем, а мы люди тоже опытные…
Собрание перед игрой. Якушин хитро так смотрит на нас и говорит:
— А вот я хочу посоветоваться с вами. Кого ставить впереди будем — Коршунова или Мамедова?
— Мамедова, — шумят игроки.
— Мамедова, да? — задумывается Якушин. — Федосов, а кто лучше головой играет — Мамедов или Коршунов?
— Головой? — удивляется Федосов. — Если головой, то лучше — Коршунов.
— Вот он и будет играть, — удовлетворенно заключает Якушин.
Он посоветовался.
Кесарев: А накануне игры адъютант приезжал. И каждому игроку в тумбочку конверт подкладывал. Запечатанный. И смотреть нельзя было, и обсуждать — кому сколько. Но это, наверное, тоже не для газеты…
— Почему, Владимир Петрович?
Короленков: Действительно, почему? Тем более если проигрывали, то никаких конвертов в тумбочке не оказывалось. Адъютант шустрый был.
Мудрик: Все говорят, все знают: Михей — строгий тренер. Но важно и другое отметить. Он требовал то, что нужно. Никакого чванства, фанфаронства, нарочитого оскорбления ради оскорбления он себе не позволял. Все эти его подначки думать заставляли. Думать о себе. Удивляться, как же хорошо он нас знает. Я еще и сам этого про себя не знаю, а Якушин — знает.
Короленков: Бывало, выйдешь от него и думаешь: какое же я — г…но. Но он-то так не сказал. Не унизил. Хотя вроде было за что… И другой на его месте так бы и сделал. Но это — другой. Не Якушин.
Свой маневр
Кесарев: Да… Уж что-что, а при нем каждый динамовец знал свой маневр.
Мудрик: И ведь что поразительно: Якушин ни для кого поблажки не делал. Помню, в 57-м, в Леселидзе, на сборах, играем. Дождь, грязь, мяч, понятное дело, тяжеленный, неприятный такой. И летит в штрафную, прямо мне на голову. Я почему-то в центре поставлен был. Совсем еще молодой… И вот, чтобы не отбивать этот тяжелый мяч лбом, решаю аккуратно его назад, Яшину, подрезать. А Лев Иванович из ворот вышел… Гол! Ну, естественно, старшие товарищи обложили меня как следует.
На следующий день Якушин проводит разбор игры.
— Да-а, Мудрила, красивый гол ты в свои ворота забил… Лев, а ты кричал ему?
— Чего, Михаил Иосифович? — спрашивает Яшин.
— Я говорю, ты кричал ему, Лев? Кричал, что выходишь?
— Ну, я… это…
— Нет, ты скажи, кричал или не кричал?
— Не кричал, Михаил Иосифович, — признается Яшин.
— Так вот, оказывается, почему гол получился, — вздыхает Якушин.
Теперь, смотри, кто такой в 57-м году Яшин и кто такой никому не известный Мудрик.
Короленков: А с Чиненовым случай, в поезде?
Мудрик: Нам как раз костюмы шерстяные выдали, на спине надпись „Динамо“ Москва. Ну, едем куда-то, а Олег Чиненов (он к нам совсем недавно пришел) заспорил с проводницей. Басит что-то на полвагона, то ли она ему сахар не принесла, то ли кипятку недолила. Якушин из своего купе высовывается:
— Олег, Олег, иди-ка сюда. Иди, иди, иди.
— Что, Михаил Иосифович?
— Олег, тут у тебя на спине „Динамо“ Москва написано, понимаешь?
— Ну.
— Да не ну, а „Динамо“ Москва. Ты еще для этой команды ничего такого не сделал, а славу ее уже унизить норовишь. Что о нас думать будут? Что все „Динамо“ вот такое скандальное?
— Да я, Михаил Иосифович… Да она…
— Ты вот что, Олег! Ты иди к себе, отдышись, успокойся. И подумай, что там у тебя на спине написано, хорошо?
— Хорошо, Михаил Иосифович.
— Вот и ладно. А с проводницей мы договоримся, не беспокойся. Без чая тебя не оставят.
Короленков: А помните, как Малявкин центральную линию переступил? Якушин сказал ему: „Твоя задача центральную линию не преступать. Твоя задача — съесть игрока, не дать ему развернуться у наших ворот“. И раз, в матче такой эпизод! Малявкин свободен, бежит подключаться. Центр поля! Он ногу занес и — как вкопанный! И головой на скамейку ведет. Показывает, что, мол, вспомнил! И обратно ногу-то, обратно. И на поле, на линию смотрит. С паузой так. Якушин не велел, и я ни шагу. Тот еще артист был, Малявкин…
…Если вы заметили, мяч в этом динамовском квадрате приходил ко мне не так уж и часто, редко, прямо сказать. Я задал всего лишь два вопроса, но лишним себя не чувствовал. И, поверьте, не удивился бы, появись вдруг Якушин с его резонным для всех времен и народов: „Над техничкой, над техничкой поработай!“».
АНДРЕЙ СТАРОСТИН
Олег Иванович Романцев не мог без смеха вспоминать такой эпизод.
В бакинской гостинице, где «Спартак» жил на выезде, Николай Петрович Старостин застрял в лифте. Андрей Петрович подошел. Прислушался:
