Следующая остановка была в Берлине. Тут произошла забавная сцена. В вагоне ехали семейные с детьми. Один малыш попросился на горшок и, сделав свое дело, отправился обратно на нары. Его мамаша взяла, да и не глядя выплеснула содержимое за окно. А как раз напротив стоял немецкий полицейский в начищенной каске. Все содержимое русского горшка обрушилось прямо на него.
Страж порядка дико заорал. Но поезд тронулся, и я лишился возможности наблюдать финал».
(О Георгии Ивановиче Кондакове первой рассказала журналистка «Комсомольской правды» Галина Чернакова. В огромной почте газеты, где мы вместе работали, она «выловила» письмо из Орла, поразившее ее с первой же фразы: «Дорогая редакция, обращается к вам бывший узник фашистского лагеря Гельголанд, который находился в годы войны на британской территории». Георгий Кондаков писал, что на захваченные Нормандские острова в проливе Ла-Манш гитлеровцы завезли тысячи иностранных рабочих, в том числе советских. Чернакова заинтересовалась малоизвестной страницей войны, опубликовала в «Комсомолке» большой очерк; потом продолжила свои исследования в Институте истории, выступила составителем содержательного сборника «Советские люди в европейском Сопротивлении». По ее совету Кондаков продолжил работу над своими записками.)
А на станции Лида, получив страшный удар в спину, Жорка Кондаков еще хорошо отделался. Он вполне мог получить там пулю и остаться навсегда у насыпи. Таких эпизодов было очень много. Во время пересадки в Люблине в марте 1943 года из одного вагона, сговорившись, бежали десять молодых полтавчан. Обнаружив «недостачу», конвоиры вывели из этого вагона сорок человек и на глазах всего эшелона расстреляли.
… Марш-агента Раю за линию фронта, к немцам, направила армейская разведка.
«…Марш-агенты… Я уже несколько лет шел по их следам, — писал в своих «Последних заметках» замечательный публицист Иван Васильев. — Следы обрывались так неожиданно, будто падали в какой-то разлом земной коры, и, казалось, никакой силой не извлечь их из небытия. Девушки уходили на фронт и… пропадали. Спустя десятилетия некоторые вдруг объявлялись, но сколько требовалось усилий, чтобы найти их, расспросить, а они очень сдержанны были на рассказы — кому хочется рассказывать постороннему человеку о своих трагедиях!
Марш-агент — это разновидность разведывательной работы. Самая примитивная, но зато и самая распространенная во всех войнах. Надо пробраться на территорию, занятую врагом, слушать, считать, запоминать и потом, перейдя фронт, доложить в разведотдел. Там суммируют все донесения агентов и дадут в оперативное управление предположения о намерениях противника. Каждое донесение в отдельности походило на дождевую каплю: упала одна — ничего нельзя сказать о предстоящей погоде, а если много «капель упадет на карту» да все они сойдутся с данными пехотной, авиационной, резидентской разведок, — прогноз будет более или менее точный…
Я все-таки разыскал Раю в базарной сутолоке, она работала в одном из ларьков, очень удивилась расспросам об участии в войне:
— Про войну ничего не могу рассказать, а про плен… лучше не вспоминать.
Я показал ей справку из военных архивов — список марш-агентов, направленных в тыл врага разведотделом одной из армий Калининского фронта. Там значилась и ее фамилия.
— A-а, было такое дело. Все это из-за одеяла. У нас семья была большая. Детей много, спали внакатку, а укрываться было нечем. Военный, который приходил к нам, это увидел и потом, агитируя меня в разведку, пообещал теплое ватное одеяло. Мне было жалко братишек и сестренок. И я сказала: «Давайте сразу — тогда пойду». Я принесла домой новое одеяло и назавтра ушла. Немцы нас задержали в первой же деревне. Ни о чем не допрашивали. Ни в чем не подозревали, им, видать, уже был дан приказ: брать всех девчат и отправлять в Германию. Вот и повезли нас в теплушках. Как скотину. Долго везли, уж не помню сколько. В Германии нас распределили, кого на фабрики, кого к бауэрам. Я попала свинаркой к одной злющей фрау. Била страшно, а кормила тем же, чем и своих свиней. За четыре года я состарилась, как за сорок. Для меня свиньи теперь лучше людей… Спала в хлеву и видела сны, как укрываю братишек и сестренок теплым одеялом».
Петр Семенович Герасимов, г. Мариуполь, Донецкая обл.:
«Как я стал человеком под номером?
В четырнадцать лет, в 39-м, остался без отца. Пришлось, чтобы помогать маме, бросить школу. Взяли рассыльным на металлургический завод им. Ильича в городе Мариуполе, потом по моей просьбе перевели разметчиком на листопрокатный стан. Там же приняли в комсомол.
Когда началась Великая Отечественная война, дважды просил Ильический райвоенкомат призвать меня в армию, но мне сказали: ты еще молод, работай, успеешь навоеваться.
Однажды во время смены вдруг, как ветер, пронеслось по цехам, у проходных — немцы! Да, в Мариуполь танки фашистские ворвались внезапно. Растерявшись от неожиданности, разошлись кто куда… Жизнь в оккупации описывать не буду. Несколько раз уходил от облав, но в апреле 42-го попался».
Михаил Константинович Щаренский, г. Ростов-на-Дону:
«В 1942 году, когда фашисты ворвались вторично в Ростов, мне было 16 лет. Аресты, грабежи, массовые расстрелы. Моих родителей, как и других евреев, расстреляли в Змеевской балке, а меня долгое время прятали русские люди. Но все-таки попался я на глаза фашистам и отправили меня в Германию».
Варвара Власовна Яцук, г. Таганрог:
«В девичестве меня звали Варей Немерич. Мне не было еще 16 лет, когда немцы оккупировали мой родной Таганрог, где я родилась и училась. Не дали доучиться. В мае 1942 г. пришла повестка и в наш дом. Сначала моей старшей сестре, а вскоре и мне: отправляться в Германию.
Согнали нас на сборный пункт и под конвоем, пешком повели к Мариуполю. На всю жизнь запомнилась эта дорога по полям, по скошенной кукурузе, которая до крови царапала ноги. Обмотав их тряпками, мы кое-как передвигались. Ночевали в конюшне. Только тот, кто испытал все эго на себе, поймет наши чувства».
Мария Николаевна Полунина, г. Шелехов, Иркутская обл.: «Я до войны жила на Украине, в г. Мариуполе. В начале 1942 г. стали набирать добровольцев в Германию, но их так оказалось мало, что начали забирать всех подряд, не спрашивая никакого согласия. 14 апреля 1942 года нас загнали в товарные вагоны и повезли под охраной».
«Если число добровольцев не оправдает ожиданий, — распоряжался Ф. Заукель, — то, согласно приказанию, во время вербовки следует применять самые строгие меры».
Добровольцев были единицы. Этот факт тогда же признали оккупанты, разумеется, в документах для внутреннего пользования.
«Вербовка рабочей силы доставляет соответствующим учреждениям беспокойство, ибо среди населения наблюдается крайне отрицательное отношение к отправке на работу в Германию, — отмечалось в докладе начальника политической полиции и службы безопасности при руководителе СС в Харькове «О положении в городе Харькове с 23 июля по 9 сентября 1942 года». — Положение в настоящее время таково, что каждый всеми средствами старается избежать вербовки. Притворяются больными, бегут в леса, подкупают чиновников и т. п. О добровольной отправке в Германию уже давно не может быть и речи».
