Глаза у Саши моментально сделались круглыми и печальными.
– Эх, жалко мужика!
– Не то слово – жалко, мне бы только этого гада найти, который его…
Выговорить, что именно, Алексей не смог. Горло перехватило, и он испугался, что, не дай Бог, разревется, вот будет потеха! Не убойный отдел, а институт культуры на сельхозработах – девочки, не садитесь на землю, простудитесь!
Положение спас Сережа Пестров, который уже пришел в себя после Полининой выходки, и теперь вышагивал немного в стороне, ожидая, когда начальство освободится. В отличие от Мальцева, он был высоким, около двух метров, и вообще большим. Типичный русский богатырь. У них с Мальцевым было общее прозвище – два капитана. Они были очень разными, эти два капитана: Мальцев – компанейским, острым на слово, очень подвижным, а Пестров – абсолютно невозмутимым, даже, казалось, флегматичным, медлительным. Но это только казалось. В исключительных случаях он становился быстрым, молниеносно принимал решения, движения его становились порывистыми, речь походила на испорченную азбуку Морзе – без падежей и лишних слов. Например, однажды, при задержании опасного вооруженного рецидивиста, он, водя пистолетным дулом, скороговоркой произнес такую речь: «Я – чердак, ты – окно, пистолет-глушитель, ты – звонить». Было понятно, что двое его подчиненных разделялись: один страховал под окном, второй в это время вызывал по телефону подкрепление, а преступник вооружен пистолетом с глушителем. Сейчас Пестров подошел к Алексею и, шумно вдохнув и выдохнув, сказал:
– С женщиной его видели. Несколько человек. Молодая, стройная, волосы светлые, в джинсах и голубой кофточке. В четырнадцать ноль пять или четырнадцать ноль семь.
– Откуда такая точность?
– Дама по телефону звонила и смотрела в окно. На телефоне два времени вызова. Только она не помнит, сразу или при повторном звонке.
– И что? Куда они пошли, что делали? Давай говори, не тяни душу, сконцентрируйся уже!
– Стояли, разговаривали, смеялись. Она отошла от окна.
– Кто отошел?
– Дама из пятнадцатой квартиры, – сказал медленно Сережа, подумал и добавил, – которая их видела.
– Что была за женщина, твоя дама ее не узнала?
– Говорит, видела ее когда-то, но не может вспомнить.
– Так, ее показания надо оформить под протокол, давай, Пестров, действуй. Еще что-нибудь интересное узнал?
Пестров отрицательно покачал головой. Алексей достал из кармана мобильник, набрал номер Вадима Игнатьева.
– Слушаю, товарищ майор! – Ты где, что у тебя?
– Сейчас приду и доложу.
Через минуту или две Вадим Игнатьев, старший лейтенант, уже подходил быстрым шагом к Алексею. Вот кто был настоящим милиционером: выправка, подтянутая фигура, стать, стрижка, одеколон, вечная папочка, исполняющая роль портфеля. А еще знание законов на зубок и эрудиция – идеальный типаж. Вадим всегда охотно разговаривал с потерпевшими, умел заставить их вспоминать, а еще находил слова утешения, что тоже важно при такой безжалостной работе.
– Здравия желаю, товарищ майор! – Привет, Вадим! Ну что?
– Дворник видел Фомина сегодня трижды: утром около восьми, в одиннадцать и в тринадцать.
– Разговаривал с ним?
– В восемь поговорили о погоде, Фомин еще спросил про мальчишку из двадцать седьмой квартиры. Пацан в переходном возрасте, дерзит всем, матери грубит. Она боится, как бы с компанией дурной не связался. Отец у него в длительной командировке то ли в Африке, то ли в Америке. В одиннадцать он приходил в десятую квартиру к Голицыной этой, ну, той, которая по делу Горчаковых проходила, но ее не застал. Дворник сказал, что она около тринадцати подъехала с объемистой коробкой. Коробку эту охранник ей помогал затаскивать. Потом ее тоже видели, выскочила из подъезда около трех, взъерошенная, не накрашенная, заскочила в машину и уехала.
– Так, а в тринадцать?
– А в тринадцать он опять приходил в десятую квартиру, – это он дворнику так сказал, но туда не пошел, а долго о чем-то разговаривал с охранником в подъезде. Все записывал в блокнот, вышел веселый и довольный, звонил кому-то по телефону, но, похоже, не дозвонился, потому что номер несколько раз набирал, но при этом молчал.
– Так, стоп! Про охранника твой дворник откуда знает?
– Так это не дворник, а напарник того охранника. – Охранника, кстати фамилия его как, допросить под протокол. О чем беседа и так далее. Ты с ним уже поговорил?
– Пока нет, он ненадолго отошел, скоро будет.
Все это напоминало угадайку, впрочем, как почти любое расследование. Всего было много, но ничего конкретного не было.
Иван подошел к следователю:
– Сергей Иванович, был при убитом блокнот? – Блокнот? Нет, не было, хотя давай посмотрим.
Следователь надел резиновые перчатки и стал доставать из пакета вещи.
– Ну вот, смотри: носовой платок, ключи на связке с брелоком в виде лебедя, дешевая шариковая ручка, две пластинки жевательной резинки, сторублевая бумажка, расческа, список продуктов на листочке бумаги. Все.
– А вокруг хорошо смотрели? Может быть, блокнот вылетел из кармана, когда он падал? А папка его где? А телефон где?
– Все, Николаич, больше ничего не было, – следователь неодобрительно пожал плечами, мол, не учи ученого.
Телефон можно было прозвонить. Алексей быстро нашел нужный номер, нажал кнопку и приготовился слушать. Конечно, вне зоны. Сейчас преступники умные пошли – сразу симку выкидывают.
Загадок стало еще больше. Впрочем, по условиям игры так и должно быть: чем банальнее кажется вначале дело, тем большим количеством непоняток оно обрастает, хотя в конце всему находится объяснение. Надо было сесть где-то в укромном местечке и подумать.
Иван с удовольствием обедал. Принесенные продукты были аккуратно сложены в холодильник, а он с аппетитом съел борщ и сейчас принимался за котлеты. По мере того, как его желудок наполнялся, а по телу разливалось приятное тепло, Иван ждал, что вот-вот наступит состояние послеобеденного покоя, но на душе было как-то… не очень. Он был недоволен собой. Чтото брезжило в отголосках памяти, как будто он снова видел сон. Опять вуаль, рука в перчатке, еще тонкий запах духов, голос. Когда это было? И где? Что за провалы памяти? Может быть, пора к врачу обратиться? К невропатологу, нет, наверное, к психиатру. Давно надо было сосредоточиться и вспомнить эту женщину, эту руку и, надо же, господи, вуаль!
Вуаль была надета на мамину траурную шляпу, когда хоронили папу. Все его воспоминания в последнее время – это похороны: кладбища, венки, запах развороченной земли, звуки похоронной музыки, которая въезжает в сознание чувством невосполнимой потери. Помнится, на похоронах дяди и тети соседка сказала ему, что тяжело терять близких, но надо себя взять в руки. Он не стал с ней спорить. Что она может понимать в этой жизни? Она же не знает, как терять одного родного человека за другим. У него в жизни было именно так. Папа умер, когда Иван готовился к последнему выпускному экзамену в институте. В квартире было тихо – когда Иван занимался, все ходили на цыпочках. Родители собирались на дачу. Мама вдруг громко и счастливо засмеялась, видимо, какой-то шутке отца. Иван выглянул из своей комнаты, чтобы посмеяться вместе с ними. В полумраке прихожей отец завязывал шнурки на ботинках, но вдруг стал валиться на пол. Скорая не успела. Мама пережила отца на два года и умерла, наверное, от горя. Она не болела, только жизнь из нее ушла. Вечером она пожелала Ивану спокойной ночи, как-то особенно долго обнимая и лаская его, как маленького, а утром он нашел ее в постели мертвой.
