Во главе процессии на гнедом в яблоках коне ехал глашатай, парнишка лет пятнадцати. Он выглядел взволнованным и сильно нервничал, как, впрочем, и остальные, но по молодости лет еще не научился скрывать истинные чувства под напускной важностью. Сжимая пальцами рог, который ему вручили для важной миссии — оповещать о прибытии султана, — и ожидая сигнала, глашатай нетерпеливо поглядывал на Саладина.
Саладин ехал верхом на аль-Кудсии, чья иссиня-черная грива с вплетенными в нее золотыми нитями развевалась на ветру, налетавшем из пустыни. Рост коня составлял пятнадцать ладоней[22]; Маймонид редко видел подобных ему жеребцов и в очередной раз поразился, как такие тонкие, стройные ноги с легкостью носят столь могучее тело. Создатель, вне всякого сомнения, был искусным мастером. Саладин, не отличавшийся особо высоким ростом, сейчас возвышался над своими всадниками, тем самым добавляя себе величия в этот важный исторический момент.
Как будто в ответ на сокровенные мысли старика, история выбрала для себя именно этот миг: тяжелые бронзовые створки Дамасских ворот распахнулись перед победителями, когда те подошли к своей самой заветной цели.
Маймонид видел, как Саладин закрыл глаза и зашептал благодарственную молитву Аллаху, потом поднял голову и посмотрел на раскинувшийся за аркой ворот Священный город. Мощеные улицы были пусты, но не таили опасности. Несколькими днями раньше сюда вошел аль-Адиль с авангардом мусульманской армии, разделался с оставшимися крестоносцами и восстановил порядок в городе, успокоив напуганных жителей. Несмотря на то что несколько непокорных фанатиков с оружием под плащами, несомненно, ожидали своего часа, притаившись за воротами Иерусалима, организованное сопротивление было сломлено.
Саладин поднял руку и заговорил. Голос его звучал громко и властно, как у человека, выполнившего свое предначертание.
— Во имя Аллаха, милостивого и милосердного, — начал он. Воцарилась тишина, все взоры были обращены к султану. — Мы входим в святой город аль-Кудс, братья мои, со смирением, сознавая, что земля принадлежит только Аллаху, Господу миров. Его милостью мы победили сынов шайтана и положили конец господству ужаса на земле пророков.
Раздались радостные возгласы, но лицо Саладина посуровело. Он поднял руку, и ликование быстро утихло.
— Всегда помните, что этот город — владение Аллаха, а мы — лишь его управители, — торжественно продолжал султан. — Если мы будем относиться к его жителям с милосердием и справедливостью, Аллах дарует нам управление на много лет. Но если мы сами станем чинить то зло, которое только что победили, тогда он вознесет новый народ и поставит его на наше место, а наши имена впишут в книгу тиранов.
Глубина его слов и твердость нравственных убеждений, казалось, проникли в ожесточенные войной сердца мужчин. Пока он говорил, на взволнованных сановников снизошел покой, свита погрузилась в безмятежность, какую чувствует человек, отдыхая после напряженного дня дома в кругу своих родных. Их путь сюда занял сто лет, но, несмотря ни на что, они достигли долгожданной цели. Пришло время раздумий и благодарности, а не хвастливой гордости за одержанную победу.
Слова Саладина эхом отдавались в душах тех, кто сопровождал его, и вслед за повелителем они медленно вступили в пределы города. В порыве восторга, идя по стопам праведного халифа Омара, воины затянули песнь, восхваляя Аллаха и призывая благословения на Пророка. Много крови было пролито на пути к Иерусалиму, но теперь настало время проливать слезы радости и изумления превратностями судьбы.
Маймонид по опыту знал, что время — озорной обманщик. Вся человеческая жизнь — долгое утомительное путешествие, к концу которого человек выдыхается от бесконечного преодоления препятствий, а время на самом деле всего лишь мечта. Смертному не постичь века, протекшие от сотворения мира до сего дня, а для Бога это всего лишь мгновение. И, как это обычно происходит в очень важные минуты, время сейчас словно замедлило бег. Когда Маймонид проезжал под величественной аркой, ему вдруг показалось, что он перенесся в далекое прошлое. У него появилось ощущение, как будто он стряхнул с себя две тысячи лет истории своего народа, — так падают капли дождя с волос девы, которую застал летний ливень. Вместе со стуком копыт его лошади пески времени отступали, снимая свой покров с бурного прошлого Священного города.
Вот полуразрушенная каменная башня справа. Казалось, он видит, как стражи-иевусеи[23] бьют в колокола на верхней площадке, призывая жителей-язычников к оружию ввиду неумолимо надвигающейся армии Давидовой. В каждом затененном уголке раввину на миг привиделись люди, облаченные в простую домотканую одежду минувших эпох. Он слышал смех детей, отмечавших праздник скиний[24] впервые после освобождения из вавилонского плена. Он видел рабочих, многие годы трудившихся над возведением первого храма, видел, как согревает их души сияние стен из чистейшего известняка. Воздух был насыщен возмущением богобоязненных пророков, клеймивших Ваала[25] и приведенных Иезавелью[26] чужеземцев.
Маймонид слышал крики. Нескончаемые крики. Казалось, что каждый стертый камень Иерусалима вобрал в себя стенания мертвых, мольбы к черствым сердцам завоевателей — вавилонян, персов, греков, римлян, арабов, франков — о милосердии. И теперь великий Саладин, властелин Египта и Сирии, вписал свое имя в летопись хозяев города наряду с Навуходоносором[27] и императором Августом.
Когда эти крики стихли в дальних уголках сознания, раввин заметил, что город погрузился в гробовую тишину. Извилистые улочки были пустынны, все окна закрыты, как будто Иерусалим оставили его потревоженные призраки. Но Маймонид знал, что тысячи христиан затаились в стенах Иерусалима, заперлись в домах и молятся, чтобы их миновал карающий меч мщения.
Сорок тысяч евреев были убиты при взятии города во время Первого крестового похода в 1099. Многие же мусульмане, а также христиане, сохранившие верность сельджукским султанам, встретили смерть столь страшную, что об этом лучше умолчать. Франки, их деды и прадеды, оставили после себя только пепелища, кровь и ненависть, которыми был пропитан каждый камень Священного города. Но вот наконец пришел день возмездия, настало время отплатить им за жестокость.
