Опасность стать жертвой Перуна для человека усиливалась еще и непредсказуемым характером этого бога. Непредсказуемость эта выражалась в том, что жертва Перуну не была установлена раз и навсегда, а каждый раз определялась метанием жребия. Это опять-таки специфическая черта Перуна, не присущая каким-либо другим богам. Рассказывая о первых на Руси мучениках-христианах, Нестор пишет: «В лѣто 6491 (983) иде Володимеръ на ятвагы, и побѣди людми своими. И рѣша старци и боляре: „Мечемъ жребий на отрока и дѣвицю; на кого же падеть, того зарѣжемъ богомъ“»[39]. Жребий пал на сына варяга-христианина. Когда посланные от киевлян пришли к нему, он отказался отдать им сына да вдобавок посмеялся над славянскими богами, за что и был убит. Хотя имя бога, которому предназначалась эта жертва, в летописи не упоминается, речь идет о Перуне. Как установил А.А. Шахматов, память варягов-мучеников отмечается православной церковью 12 июля, то есть всего за восемь дней до Перунова дня. Можно предположить, что человеческие жертвоприношения регулярно совершались и ранее, но поскольку проходили без каких-либо событий, не интересовали летописца, зафиксировавшего только рассказ о христианах-мучениках.
Вспомним и описанный византийским императором Константином Багрянородным остров Хортица, на котором отправляющиеся в Константинополь русы у священного дуба бросали «жребий о петухах: или зарезать их, или съесть, или отпустить их живыми»[40]. О том, что на этом острове русы молились Перуну, говорит рассмотренное выше его положение на торговом пути, дуб, бывший деревом громовержца, и стрелы, бывшие его оружием. Этот участок Днепра назывался «Перуня рень», поскольку туда, по преданию, доплыл киевский идол Перуна, сброшенный по приказу Владимира в реку. Вполне возможно, что топоним этот, как предполагает Ю.Г. Ивакин, более раннего времени, чем введение христианства, и был лишь приурочен летописцем к событиям 988 г. После этого острова русов ждало «мучительное и страшное, невыносимое и тяжкое плаванье» по Черному морю, завершавшееся в болгарской области Месемврии. Предпоследним пунктом их путешествия являлась Дичина, а между ней и Месемврией было село Волос, где в древности находилось святилище Волоса. Таким образом, святилища двух верховных языческих богов находились на противоположных концах этого чрезвычайно важного для Древней Руси торгового пути, что еще раз подчеркивает их неразрывную связь. Следует отметить, что капища Перуна и Волоса стояли вместе и в двух основных центрах Древней Руси – Новгороде и Киеве.
Данное описание Константина Багрянородного подводит нас к еще одной ипостаси Перуна как владыки мировых вод. Если в данном контексте от него зависело успешное плаванье по морю, то как бог грозы он одновременно являлся и богом дождя, поскольку в его власти находилось послать или не послать живительную влагу на поля земледельцев. Магический ритуал вызывания дождя в Сербии и Хорватии назывался прпоруша, а в Болгарии – пеперуна или папаруна. Примечательно, что в последней стране еще в XVIII в. народ во время засухи призывал языческого бога: «И сего Перуна болгары почитают: во время бездождия, собираются юноши и девицы и избирают единого, или от девиц, или от юношей, и облачают его в мрежу, аки в багряницу, и сплетут ему венец от бурянов в образ краля Перуна, и ходят по домам, играюще и спевающе часто поминающе беса того, и поливающе водами и Перуна того, и сами себя; людие же безумнии дают им милость»[41]. После насильственной христианизации Руси эта чрезвычайно важная функция закономерно перешла от языческого бога к Илье-пророку, о котором в народной молитве говорится: «Илия словом дождь держит на земли, и паки словом с небеси низводит»[42]. Народные заговоры рисуют более красочную картину: «На море на окияне, на острове на Буяне гонит Илья-пророк в колеснице гром с великим дождем. Над тучею туча взойдет, молния осияет, дождь пойдет». Соловецкий сборник фиксирует представления, согласно которым дождевая вода была связана с морской, которая, следовательно, также находилась в распоряжении громовержца: «Богословъ, съ небеси жъ страсти, громи и тресканiе з мол (молния?). Егда громъ гремитъ, высокiи царь ходяй по земли въ грому, обладая молнiями и призывая воду морскую, проливая на лице всея земли дождь, – о великiй и страшный Боже, самъ суди врагу дiаволу!»[43]. Об этой же неразрывной связи между земными и небесными водами говорит и более ранняя «Беседа Григория Богослова об испытании града»: «Овъ въ требоу створина стоуденьци, дъжда искы отъ него, забывъ яко Богь съ небесе дъждь даеть; овъ не сущимъ богомъ жьреть и бога створышаго небо и землю раздражаеть»[44]. Как видим, желая получить дождь, славяне умилоствляли земную воду, что воспринималось проповедником как жертва несуществующему (с христианской точки зрения) богу. И тем, и другим полноправно распоряжался Перун, владыка мировых вод.
Чрезвычайно ценное свидетельство содержится в старинном апокрифе «Хождение Богородицы по мукам», где говорится: «Нъ забыша Бога и вероваше, юже бе тварь Богь на работоу створилъ; то то они все богы прозваша: солнце и месяц, землю и водоу, звери и гады; тосетьнее и человчьска (и) мена то оутрия Троюна, Хърса, Велеса, Пероуна на боги обратиша, бесомъ злышимъ вероваша; да и доселе мракъмь злышмъ одьржими соуть; того ради сде тако моучаться»[45]. Острие критики автора обращено против людей, обоготворивших созданные христианским богом природные стихии и давших им имена, за что они и мучаются в аду. Солнце здесь соотнесено с Трояном, месяц – с Хорсом, земля – с Велесом, а вода – с Перуном. Ценность этого отрывка определяется не только тем, что Перун и Велес здесь поставлены рядом, но и тем, что они соотнесены с водой и землей, что в точности соответствует соотношению ведийского Варуны и Митры. Подобное распределение объясняется тем, что вода была более переменчива и непредсказуема, более далека от древнего человека, чем земля. Путешествуя по морю, он мог в любой момент погибнуть, утонуть, и поэтому человек в своем сознании отождествлял воду с грозным Перуном на Руси и не менее грозным Варуной в Индии. Отнести возникновение связи между водой и этими божествами к эпохе индоевропейской общности позволяет не только генетическое родство русско-индийских мифологических сюжетов, но и то, что следы этого зафиксированы в языке тех индоевропейских народов, в мифологии которых не сохранились эти или похожие имена божеств. В ирландском языке вода называется словом dobrun, а одна из главных рек недавних афганских язычников-кафиров, по имени которой названа целая группа их племен, носит имя Парун (левый исток реки Пич, Восточный Нуристан). Когда персы завоевали Египет, они назвали Нил – самую великую из виденных ими рек – Пираном, как гласит надпись Дария из Суэцкого канала[46]. Возвращаясь к соотнесению Перуна и Волоса с водой и землей, следует отметить, что противопоставление-характеристика обеих стихий сохранилось у восточных славян даже тогда, когда память о языческих богах уже исчезла. Следы весьма архаических представлений всплывают в приуроченных к вербному воскресенью народных обрядах, о которых исследователи говорят так: «…Смысл обряда заключался не в этих поздних напластованиях, возникших под церковным воздействием, а в прикосновениях вербой к людям и скоту. Древнее дохристианское происхождение этого обычая несомненно. Ясен и его смысл – здоровое, расцветающее дерево должно было как бы передать здоровье, силу и красоту человеку или животному. ‹…› Смысл наносимых вербой ударов ясно раскрывается в украинских приговорах, окончание которых звучит как заклинание:
