– Да уж, мы пойдём, – заявила Марина. – И чего только не привидится в сумерках в нашем лесу!
Незнакомая девушка присела на бревно, спокойно дожидаясь конца перепалки. Её длинные, позолоченные солнцем ножки отлично смотрелись на фоне опавшей листвы. Мне никогда не удавалось так ровно и красиво загореть.
Мы ушли, а Олег остался. Он не догонял, не звал. У него был очень сильный характер.
Я впервые испытала острую боль, унижение, ощутила отвратительную горечь и нехватку воздуха. В тот день всё безукоризненно чистое и светлое в моей жизни кончилось навсегда. Была потом и любовь, и выстраданное счастье образовалось, но безупречной непорочности не было. Ничто не вечно в подлунном мире. Всё имеет начало и конец.
Бледная луна и, правда, всходила на небосводе, когда мы подошли к подъезду. Равнодушная, холодная, зловещая луна. Я её отчётливо запомнила.
Мы не виделись до начала занятий. На яви я жила, как во сне, а ночью спала беспокойно, вскрикивала, украдкой плакала. Я походила на побитого жалкого котёнка.
Мама вопросительно смотрела на меня, но допросов не учиняла. Олег в нашем доме не появлялся, и она сама догадывалась о ссоре. Всей правды я ей открыть не могла. Язык не поворачивался, да и зачем?
Начало учебного года в школе ознаменовалось невероятным ЧП. Две десятиклассницы, наши одногодки, вполне милые девочки, не появились на уроках по причине крайних сроков беременности. Созвали большое внеочередное родительское собрание. Родственники девочек отсутствовали, зато все остальные папы и мамы выказали удивительную солидарность. Обсуждение вопроса длилось допоздна. Выступали учителя, врачи, директор и представители РОНО.
Моя мама ходила с Ираидой Борисовной, мамой Марины.
– Попьём чаю? – предложила она, вернувшись домой. – Иди, дочь, накрой на кухне, я так устала!
Мы чаёвничали вдвоём. Папа уже лежал в постели. Он не считал нужным обсуждать скользкие темы. Папа полагал, что добродетельным девочкам всё должно быть и так понятно. Стоит ли в приличной семье разводить сыр-бор? Так думали многие родители.
Мама коротко, без излишних эмоций и огульных осуждений, изложила сухие факты. Я слушала маму и с удивлением думала, что не одна я экспериментировала, занимаясь плотской любовью с Олегом, ходила по краю пропасти, рисковала здоровьем. Мне казалось, что мы с Олегом единственные, у кого так сильна любовь!
– Анечка, слушай меня внимательно и запомни навсегда, – невозмутимо сказала мама твёрдым спокойным голосом. – Всё в этой жизни должно быть во время и в меру. Любовь хороша, но не безрассудная, без осложнений. У тебя будет когда-нибудь муж, красивая свадьба. А пока надо ещё учиться, получать профессию, наслаждаться молодостью. Превращение в женщину должно произойти празднично, законно, в приятной обстановке, а не украдкой в неподобающем месте. Удовольствия на пять минут, а расхлёбывать потом долго и противно. Как они, эти две глупышки, смогут своим детям объяснить, что рожали их, не окончив среднюю школу? Вся любовь выветрится, когда на неокрепшие плечи свалятся материнские трудности, боль, хлопоты, унижение! Всю молодость перечеркнули. Но даже если ты будешь неосторожна с парнями, оступишься, сделаешь глупость, то сразу скажи мне. Я – твой первый друг навсегда, чтобы не случилось с тобой. Твоё здоровье мне важнее. Поняла?
Внутри всё сжималось в комок. Мамины слова запали в душу и остались там навсегда. Видно, она постаралась вложить всю материнскую силу, любовь и энергетику в беседу со мной. Она меня немного отрезвила.
Размолвка с Олегом затянулась. За нами наблюдали с интересом: меня бесконечно спрашивали о нём то в школе, то во дворе. Все хотели понять, что же случилось. Появлялись сплетни, домыслы, и это тоже надо было как-то выдержать.
Поняв, что оскорблённый журавлик не сделает шага навстречу, Олег приступил к действиям. Он подослал Жорку, с моими любимыми яблоками.
– Вы бы помирились, а? – канючил Жорка, стараясь выполнить задание на «отлично». – Ну, чего передать Полозовскому, Ань?
Я не ответила ничего определённого, но яблоки забрала, чтоб не обидеть Жорика. Я гадала, как поступить. Без Олежки было невыносимо тоскливо и непривычно жить, но забыть сцену в лесу не получалось.
На следующий день Олег подкараулил меня сам, по дороге в школу.
– Давай поговорим! – предложил он и протянул шоколадку.
– Давай не сейчас, после уроков, – дрожащим голосом вымолвила я.
Я была не готова. Сердце билось так бешено, что мне казалось, оно вот-вот разорвётся, и я упаду замертво.
После уроков Олег увёл меня в парк. Он целовал мне руки и колени, он говорил стихами и прозой. Он объяснял, что «такое» иногда случается, и это наваждение, глупость, которая не повторится. Мне так хотелось ему верить! И я легко уверовала.
Когда мы снова стали везде появляться вместе, меня удивил мой друг Литвинюк:
– Ну, и дура ты, Смолякова! – сказал он шёпотом во время урока. – Лапша с твоих ушей прямо так и свисает! Зачем тебе этот Полозовский?
– Сам ты, Славка, дурак, – беззлобно и ласково зашипела я на него. – А зачем тебе Маринка моя? Ну, скажи?
Он покраснел до корней волос и промолчал.
Вот так коротко мы обменялись мнениями с лучшим другом и соседом по парте.
Глава 7
Дети радуги и цветов
Мы все тогда слушали «Биттлз», «Роллинг стоунз», «Дип пёрпл», нечётко зная переводы песен и смутно понимая смысл. Мы носили протёртые джинсы, чаще самопальные, плели тонкие косички в распущенных волосах и милые цветные фенечки из ниток мулине, таскали вышитые крестиком холщовые сумки. Мы делали это безо всякой экзистенциальной философии. У каждого времени свои черты – вот и всё! Обычные советские дети играли модными атрибутами. Это было «хиппово», и мы понемногу «хипповали»! Мы просто модничали, забавлялись.
За рубежом культура хиппи развивалась в иной атмосфере. Они были пацифистами, протестовали против буржуазных ценностей, нравственности и называли себя «дети радуги и цветов». Смешалось всё: эпатаж, дерзость молодости, болезненный поиск себя, познание мира, недостаток воспитания и внимания со стороны занятых родителей. С годами многие хиппи угомонились и зажили вполне благополучно. Ведь буржуазные ценности делают жизнь пленительно комфортной.
В своей среде истовых адептов «хипповой» эстетики и морали я не встречала, но стала отмечать, что мой любимый уже не довольствуется потрёпанными джинсами. У Олега появился длинный жилет из искусственного меха, казавшийся мне неопрятным, и холщовые мятые рубахи, с символической вышивкой и бахромой по краям. Его любимый жест в те дни – выброшенные вверх два пальца в виде латинской буквы «V». Так он приветствовал друзей.
В конце сентября Олег исчез. Его родители не знали, где искать блудного сына. Он оставил дома только записку, чтоб не беспокоились. Я тоже пребывала в неведении, но чувствовала, что Олежка укатил далеко. Его всегда тянуло странствовать.
