Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
Надолго запомнилось мне это утро, точнее, первые его минуты рассветной тишины, покоя. Мы уже подъезжали на дежурной «эмке» к массивному зданию горисполкома, когда воющий, тревожный звук заполнил небо. Самолеты на большой высоте сделали круг над городом.
— Кружат коршуньем. И что здесь Гитлеру надо? — длинно и замысловато выругался шофер, все еще не придавая особого значения случившемуся. Но тут мы заметили: от самолетов отделяются и медленно, словно нехотя, падают какие-то черные предметы. Раздались взрывы. Ударили зенитки. Надрывно завыли сирены. Мы бросились через площадь в горисполком.
— Говорят, провокация. Москва еще вчера предупреждала: и такое возможно, — ответил на немой наш вопрос председатель горисполкома Еременко. — Только какая же это провокация? Звонили из Военного округа: на границе идут ожесточенные бои. По всему видать: война, товарищи, война.
Во дворе горисполкома нам выдали оружие. Мы, рядовые и ответственные работники городского и областного исполкомов, стали бойцами объединенного истребительного отряда. Я узнал, что командиром нашего отряда назначен мой земляк, хороший знакомый по совместной работе в Петропавловском районе, начальник управления стройматериалов Алексей Середа.
Вскоре отряд по тревоге посадили на полуторки: в Винниках, в десяти километрах от Львова, высадился вражеский десант. Все, однако, обошлось без нас. Десант окружили и обезоружили местные комсомольцы. Тут я в первый день войны увидел пленных гитлеровцев. В своих разрисованных желто-зеленых комбинезонах они походили на огромных лягушек. И вначале вызывали скорее любопытство, нежели гнев и ненависть.
Странно вели себя первые пленные. Словно не они, а мы у них в плену. Держались самоуверенно, шутили, похлопывали конвоиров по плечу. Переводчиком неожиданно объявился Кармазин — выдвиженец из рабочих, заместитель председателя горсовета, депутат Верховного Совета УССР. Но и без его перевода я понял, что старался втолковать нам высокий, тонкошеий ефрейтор:
— Во Львове армия фюрера будет завтра. Через несколько недель Москва. Большевистен, комиссарен, юден — капут. Украина — хорошо.
Он предложил всем нам «оказать содействие» ему и его «камрадам». Гарантировал «за помощь солдатам фюрера жизнь, культурное содержание в лагере для военнопленных».
Мне бросились в глаза его руки, мозолистые, натруженные, руки мастерового, рабочего человека. Я так верил в немецких пролетариев, в «Рот фронт». Сколько раз говорил своим ученикам: начнется война, и руки рабочих, протянутые друг к другу, объединятся, схватят Гитлера за глотку.
— Арбайтер? — спросил я, неожиданно вспомнив нужное слово.
— Дойче! — презрительно процедил в ответ ефрейтор.
Тут подошли машины. Пленных увезли. Мы возвратились во Львов. 23 июня впервые появилось в сводках Совинформбюро «Львовское направление». В городе зачастили одинокие выстрелы бандеровских «кукушек». Всю ночь на двадцать четвертое мы уничтожали документы, отбирая для эвакуации только самое важное. 24 июня выехали на полуторке спецдетдома. Помню, были с нами директор спецдетдома Яша Мигердичев, Степанов — первый секретарь Сталинского райкома Львова, заведующий горфинотделом Гороховский. К счастью, на нашей полуторке оказался и Степан Петровский — директор обувной фабрики, единственный среди нас фронтовик, участник финской кампании, кавалер ордена боевого Красного Знамени.
Мы ехали по дороге, забитой машинами, подводами, беженцами. Армейские части двигались и на запад, и на восток, что еще больше усиливало неразбериху и панику. Выехали на центральную, мощенную булыжниками улицу городка, когда сверху, прямо с неба затарахтел пулемет. Степан сидел рядом с водителем. Он что-то сказал ему. Полуторка рванула в сторону, прижалась к стене. Тут и я заметил: стреляли с колокольни старого костела.
— Не высовываться! — приказал Степан, а сам боковой улочкой побежал к ограде костела, мы — следом. На какое-то мгновение дуло его автомата высунулось над оградой. Мы даже не расслышали очереди. Только короткий вскрик — и тишина. Черная фигурка вывалилась из колокольни, повисла, зацепившись за что-то. Полчаса спустя, прихватив свой первый и единственный трофей — бандеровский пулемет, мы двинулись дальше. Теперь уже во главе с признанным всей группой командиром — Степаном Петровским.
Нам здорово везло в тот суматошный день первой эвакуации. Дважды попадали под бомбежки. «Юнкерсы» пикировали с диким воем: сбрасывали не только бомбы, но и пустые бочки из-под бензина.
На обочине шоссе горели машины, повозки. Мы подобрали трех раненых и, словно заговоренные от осколков и пуль, продолжали путь.
Тут случилось то, на что вся наша группа больше всего надеялась. Первые признаки мы заметили на дороге. На восток теперь держали путь только беженцы, а встречный поток военных машин, повозок, орудий на полной тяге, пехотинцев заметно усилился. В Золочеве узнаем, что наши части под Львовом перешли в контрнаступление. Тут же нас догнал приказ: эвакуацию приостановить, всем партийным и советским работникам возвратиться во Львов.
Всю ночь мы ехали без приключений. Утро двадцать пятого я встретил в своем кабинете. Мы все ходили именинниками. Как я верил в тот день, что самое страшное позади, что только теперь начнется настоящая война — не на нашей, а на вражеской территории.
— Львов есть и будет советским. Рассеять панику, восстановить нормальную советскую жизнь, — таким был наказ горкома.
Снова открылись магазины, заработали столовые. На улице Сапеги (имени Сталина) по распоряжению гороно развернули ремонт 1-й украинской школы. Начали завоз топлива. Часть школ, правда, пришлось срочно передать госпиталям.
Двадцать седьмого к вечеру город снова залихорадило. Я дневал и ночевал в горисполкоме. Решил на всякий случай прихватить самые необходимые вещи: полотенце, чистую рубашку, бритву. На рассвете наш шофер Яша повез меня Русской улицей на Теотинскую, 37. У самого подъезда по машине резанула автоматная очередь. Одна, другая. Мы с Яшей выскочили из машины, бросились в подъезд. На выстрелы уже бежали красноармейцы.
В этот же день немецкие мотоциклисты ворвались на окраину города со стороны Перемышля. Мы успели проскочить на горисполкомовской машине. До самого Тернополя надеялись: и на этот раз тревога окажется ложной.
…О многострадальные дороги 1941 года! Столько о вас рассказано, столько написано. Мне и теперь снится разбомбленный эшелон в Золочеве. Перевернутые вагоны, крики, стоны раненых. Все смешалось, перепуталось. И только одни глаза вижу отчетливо, словно между нами не три десятилетия, а единый миг. Эти глаза преследовали меня всюду: и в краковской тюрьме, и на Бескидах. Они и сегодня снятся мне — васильковые, смышленые глазенки, сопящий носик, сосущие губы хлопчика и запекшиеся рыжие пятна на груди мертвой матери.
В Тернополе у нас забрали машину. До Волочиска — старой границы — добирались пешком, на попутных подводах. В Подволочиске меня и Яшу Мигердичева приняли за… шпионов. Хлопцы из погранотряда нас обезоружили, отобрали документы, повели к командиру. Но… нет худа без добра. Командир во всем разобрался. Приказал накормить. И даже помог устроиться на тендере с углем.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
