Я закончила срезать цветы и выпрямилась. Поясница, как всегда после такой работы, ныла. Я уже знала, что скоро буду принимать обезболивающие таблетки и должна буду прилечь. Как долго я смогу еще держать этот сад? Мими, со своим артритом, устранилась уже много лет назад, что не мешало ей командовать мной, как будто это был ее сад. Да еще и в моем доме! Но обещание, данное мною когда-то, вынуждало меня ухаживать за садом, и я не собиралась нарушить слово.
Может быть, скоро и я буду сидеть в кресле в тени, но только мне будет некем командовать. Невестки у меня славные, но ни одна из них не разбирается в садоводстве. Они любят цветы и приятные запахи, но ни у одной из них нет настоятельной потребности уговаривать семена прорастать в плодородной земле или способности предсказать изменение погоды по виду листвы. И они, уж конечно, не ценят розы, потомки тех, что росли в саду бабушки Мими сто лет назад и сейчас занимают место у садовой решетки. Они словно держат сад в объятьях, как мать держит детей, как будто это возможно – оградить их от скоротечного времени.
– Это Ава, – отвечала я. – Я полагаю, она хотела сообщить мне, что прибыла благополучно.
Я чувствовала на своей спине ее обвиняющий взгляд.
– Ты должна была с ней проститься. А потом ты должна была позвонить ей первая, чтобы извиниться. Ты извинилась?
Я выдернула сорняк с такой силой, что осыпала грязью мои колокольчики. Наклонившись отряхнуть нежные цветы, я сказала:
– Как же я могу извиняться, когда я права? Она вышла замуж за чужака и переселилась практически на другой конец света.
Я съежилась еще до того, как Мими раздраженно фыркнула.
– Сент-Саймонс – едва ли конец света, Глория. Это всего лишь другой конец штата, и туда можно доехать за семь часов. И Мэтью Фразье отнюдь не чужак, как тебе отлично известно.
– Мы были знакомы с его родителями, только и всего… Что я знаю о Мэтью? Когда мы уехали, он был маленький мальчик. И не думаю, чтобы я с тех пор его видела…
Клочковатые сорняки пробивались из темной земли, как волосы у лысеющего мужчины, и незабудки следовало бы прополоть. Ава бы знала, как это делается! Приезжая домой, она первым делом всегда неслась в сад. Но мои невестки могут лишь выполнять указания. И надевают перчатки, боясь запачкать руки. А вот мы с Авой знаем, что, погружая руки в землю, мы держим в них прошлое и настоящее, понимая, что загнивающие растения питали почву для будущих ростков. Как так вышло, что все четверо моих сыновей женились на женщинах, столь на меня не похожих? Мне очень трудно это понять… Ава и я, конечно, тоже не во всем совпадаем, но наша любовь к плодородной почве скрывает наши различия, так же как верхний слой почвы скрывает сорняки. Ава предпочитает цветам полезные растения – овощи, съедобные травы. Но это, как мне кажется, из чистого противоречия, чтобы противопоставить себя мне. Но это не имеет значения; Ава может вырастить траву и на голой скале.
– Ты должна к ней поехать. Помочь Аве устроиться в новом доме, – настаивала мать.
Мими – что та собака, грызущая кость. Она грызла и грызла тему, как собака глодает кость, пока на ней ничего не останется, что можно положить на язык.
– Ты же знаешь, что я не могу этого сделать. Я нужна здесь Генри, плюс на мне дом и дети Дэвида, и все мои комитеты. Если б она хотела, чтобы я помогла ей устроиться, она должна была остаться здесь, в Антиохе.
– Ты знаешь, тебе следует ей рассказать…
На этот раз она зашла слишком далеко. Я уронила корзину и подошла к ней.
– Ты же знаешь, я не могу этого сделать! Так давно это все было! – Были и другие причины, но как можно выразить словами страх и силу материнских объятий?
Ветер развевал ее белый в красный горошек шарф. По контрасту с серьезным выражением лица Мими он смотрелся довольно нелепо.
– Я имела в виду, тебе следует ей сказать, что ты ее любишь.
Я молчала и просто смотрела в ее глаза, не в состоянии сосчитать, сколько раз она говорила мне, что она меня любит.
– Она знает, – сказала я, нагибаясь к корзине и рассыпавшимся из нее по зеленой траве цветам. Цветы на зеленом были как пролитая лилово-красная краска.
Ава
Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия
Апрель 2011
Я стояла в гостиной, разглядывая рисунок в рамке под стеклом, висевший между двумя окнами. Крыша веранды бросала большую тень, но послеполуденное солнце проникало сквозь шторы и высвечивало пылинки, парящие в воздухе и совсем незаметные, если они не попадают в луч света.
По дому распространялся запах готовящейся в духовке лазаньи. Тиш дала мне рецепт, убедившись сначала, что у меня есть все необходимые ингредиенты, и сказала, что это одно из любимых блюд Мэтью и его очень легко приготовить. Напрасно я опасалась – строго следуя инструкциям Тиш, я со всем превосходно справилась. Более того, взяла на себя смелость добавить побольше сыру, чем требовалось по рецепту – мне сразу хотелось сделать это блюдо особенным, своим собственным. Я не знала точно, что это значит, но это был один из советов, данный мне моими невестками, когда они, прощаясь, торжественно преподнесли мне шкатулку, набитую их «собственными» рецептами.
Работал кондиционер, распространяя волны холодного воздуха сквозь вентиляционное отверстие в полу. Я прожила всю свою жизнь в Джорджии с кондиционером, но в этом старом доме, где по тем же самым полам, по которым мы ходим сейчас, ступали предки Мэтью, кондиционер казался странным и неуместным.
Приглядевшись к рисунку, висевшему в межоконном проеме, я смогла различить в нижнем правом углу инициалы АМФ. Я не знала, что означала буква «М», но была почти уверена, что «А» и «Ф» означали Адриенна Фразье. Дом на рисунке напоминал фотографию – очень тонкими линиями и легкими, очень легкими тенями. Кора деревьев была тщательно прорисована. Каждый завиток испанского мха в точности отражал свет и тени. Даже я была вынуждена признать, что Адриенна была превосходной художницей. Я отступила, мне в моем нервном состоянии не было никакого дела до талантов первой миссис Фразье. Да и мне виделось что-то странное в этом рисунке, хотя я не могла понять что. Это как взглянув на себя в зеркало, вдруг обнаружить, что волосы у тебя другого цвета, а не такие, какие ты ожидала увидеть.
Сняв со стены рисунок, я вышла в парадный двор. Надо же было понять, в чем состояло отличие! Я сосчитала ступеньки веранды, окна, взглядом исследовала крышу – нет, никаких отклонений, рисунок изображал все в точности.
Вернувшись в гостиную, я попыталась повесить рисунок на место, на два крючка, на которых он там висел. С первого раза не получилось. Я прижалась щекой к стене, надеясь увидеть крючки и осторожно надеть на них петельки, прикрепленные на обороте рисунка, но безуспешно. С раздражением и нетерпением я прижала картину к стене, чтобы подвигать ею и так нащупать крючочки, но звук рвущейся бумаги остановил меня.
Чувствуя дурноту, я перевернула раму. Слава богу, порвался только первый бумажный слой. Рисунок был цел. Намеренная все же повесить раму на место, я взяла ее в руки и почувствовала, что под коричневой бумагой что-то есть.
