Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
Блеск коротких клинков и злых прищуренных глаз из-под шлемов, украшенных перьями.
Князь потянул из ножен второй клинок – римляне. Либо – англы. Как говорили в Арконе, Рим покинул Оловянные острова, раздираемые набегами варваров-кочевников, отозвав оттуда войска на защиту Вечного города. Ну, сейчас выясним… Его мечи взметнулись вверх – правый, готовый ужалить врага в любое место, левый прямо перед собой, наискось. А позади и рядом уже верные дружинники… Выстраивается клин, и воины словно не замечают, что вся палуба завалена тюками и бочками. Они проходят сквозь препятствия. Обманное движение, и острый взгляд замечает, как один из противников кривится от боли, – знатные стрелки в дружине княжеской. И пятна крови на досках. Где же те, кого нашли славянские стрелы? А нашли, похоже, немало! Алые лужи ещё даже не изменили свой цвет. Правда, несколько дорожек уходят к квадратным отверстиям люков. Спустили под палубу? Выпад, отбив. Силён враг, силён! Едва не отсушил руку ответным ударом. Опытный воин. Да не учёл, что сталь на славянских клинках гораздо лучше, чем у него. Вскрикнуло перерубленное железо. Улетел куда-то за борт отсечённый ударом славянского меча клинок вражеского оружия. Но один из стены вдруг выбрасывает руку в жалящем смертельном ударе, и спасают дружинники, сразу тремя мечами пригвождая смертельное жало стены щитов к коже. Вскрик, ибо уже знает враг, что потеряна его рука навсегда. Обрывающийся в клёкоте, ибо из-за спины тех, кто рубится в первых рядах, вдруг выпрыгивают другие, свежие воины, со страшной силой бьют в щиты, разнося стенку солдат. И замечает вдруг князь проклятый символ распятого раба на груди брони своего противника. Мгновенно каменеет лицо Брячислава, звучит страшная команда:
– Никого не щадить! Проклятые!
Лица славян искажаются ненавистью, и мечи вздымаются вверх с утроенной, учетверённой скоростью. Миг – и изрубленные тела защитников торгового судна уже лежат бесформенной грудой на палубе, густо залитой рудой. Воины бросаются в башни-надстройки, выламывают запертые двери. Слышны истошные вопли умирающих, отчаянный визг женщин. Тщетно, дружина не знает пощады. Христиане умирают один за другим, славяне не щадят ни женщин, ни мужчин. Всё. Остались лишь те, кто прикован цепями под досками палубы. Рабы, сидящие на вёслах. Двое воинов спрыгивают вниз, звенят разрубаемые бронзовые цепи. Щурясь от солнечного света, наверху появляются существа… Назвать их людьми у воинов не поворачивается язык. Их рёбра, кажется, сейчас прорвут кожу. Волосы спутаны и грязны, бесформенными клочьями свисают с головы. Многие полностью наги, редко у кого чресла препоясаны куском мешковины. Их глаза слезятся, грудь сотрясается от кашля, рвущего внутренности. Рабы отвыкли от чистого воздуха, находясь всё время под палубой, в вони испражнений и гнили. Кое-кто крестится. Таких берут на заметку, но пока не трогают, просто отводят чуть в сторону от остальных.
Лицо одного из освобождённых вдруг загорается радостью, когда он видит славянские символы на щитах воинов. Силится что-то сказать, но тщетно. Его горло душат спазмы, и тогда бывший раб делает некий жест. Жрец Путята, завидев это, молниеносно перемахивает с кормы насада на борт вражьего корабля, подбегает к освобождённому, не обращая внимания на грязь и вонь, исходящие от несчастного, подхватывает ходячий скелет и, бережно поддерживая под руку, отводит его в сторону. Усаживает, срывает с пояса флягу с водой. Раб жадно пьёт, потом начинает кашлять. Жрец терпеливо ждёт, когда у освобождённого кончится приступ. Наконец тот начинает быстро шептать что-то на ухо Путяте. Шептать, потому что нет сил говорить громко. Славянин выслушивает очень внимательно. Дружинники не на шутку заинтересованы происходящим, не забывая сортировать всё ещё поднимающихся снизу гребцов. Наконец жрец подзывает к себе двух младших отроков:
– Отмыть и одеть. Но пока не кормить. Я сам.
Два молчаливых кивка. Плещет брошенное за борт ведро, набирая воду для мытья освобождённого, а Путята подходит к князю, что-то шепчет ему на ухо. Брячислав кивает и суровым взглядом обводит сбившихся христиан, потом звучит короткая команда, и рабы летят за борт с жалобными воплями.
Небольшой сундучок с золотом, ворох свитков. Куча тюков с тканями, заморские вина из неведомых земель. Тщательно запечатанный ларец с горстью оправленных в серебро костей. Человечьих. Кости – тоже за борт, к ещё барахтающимся там живым врагам. Серебро – в общую казну. Добыча невелика. Ну да и не за ней пришли славяне сюда, к Оловянным берегам. Это так, мимоходом.
– Что с прочими делать, княже?
– Брось их. Выживут – значит, так тому и быть. Проклятых среди них нет, и ладно.
Слав вместе с Храбром суетятся возле спасённого, исполняя приказы жреца. Таскают воду из-за борта, обмывают страшно исхудалое тело. Обрезают длинные грязные волосы. Человек постепенно затихает в их ловких руках, и Путята хмурится, но, пощупав жилу на виске, успокаивается. Заворачивает спасённого в чистую шкуру, относит на нос своего судна. Лодьи отцепляются от пузатого, уже выпотрошенного судна, ударяет чистым голосом било, и четыре корабля ложатся на прежний курс. Жрец присаживается рядом с завёрнутым в шкуру человеком, на лице которого написано неземное блаженство, и они вполголоса начинают беседу.
Через какое-то время поднялся Путята, прошёл на корму, к князю. Отроки, как и велено, за спасённым приглядывают. Человек как человек. Лишь полосы у него на щеках. Непонятные. Словно бы в узоры складываются. Треугольники. Спирали. Квадраты. Чужак глянул на славян острым на удивление взглядом, но слова не молвил ни единого. Просто молча лежит. Набирается сил. Отдыхает. А тем временем насады начали курс менять. Огибают Оловянные острова. Уходят южнее, вдоль белеющих меловых скал. Весь день шли под парусом. По правому борту тоже земля показалась. Чужак её как увидел, заволновался. Одно слово вымолвил, да худой, словно у скелета, рукой, из-под шкуры выпростав, на второй остров указал: «Эрин». Знамо, так та земля называется.
На ночёвку к берегу не приставали. Остановились на глубокой воде, выбросив за борт плавучие якоря – запасные мачты, связав их тросом. Да сторожевых поставили вдвое больше против обычного. А поутру, едва рассвело и через туман утренний воду рассмотреть с бортов можно стало, дальше тронулись. Роса обильно покрыла всё, но вскоре ветерок высушил влагу, хотя одежда ещё долго волглой была. И так два дня. Питались, разводя муку водой, делая болтушку. Мясо вяленое грызли. Так и перебивались, благо воды пресной вдосталь с собой ещё у франков набрали. Шли в тишине. Князья строго-настрого запретили лишние разговоры, и обычных шуток и подначек слышно не было. Словно тревожились о чём-то братья-вожди. Опасались.
На третий день Брячислав на берег взглянул, подозвал к себе Путяту. Тот тоже долго в зелёные берега всматривался, потом к чужаку пошёл. Опять о чём-то беседовали, отроки ни слова из того языка, на котором речи велись, не поняли. Но, видно, жрец наречие неведомое прекрасно знал, потому что вернулся на корму к князю, что-то тому нашептал на ухо. Брячислав кивнул и отдал команду пристать к берегу. Подходящее место нашлось не сразу. Уж больно берега обрывисты были. Но потом отыскалась бухточка. Пятерых воев отправили на утёсы, что вплотную окружили небольшой песчаный пляж, в дозор. Остальные на берег сошли. И чужак с ними. За время, что на славянской лодье был, он в себя пришёл, немного окреп.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
