Даже не успев закончить вопрос, я приготовилась к еще одному неприятному откровению. Нынешняя неделя оказалась на них богата.
Отец тяжело вздохнул:
– Пожалуй, я должен объясниться перед тобой. – Он взял меня за руку и повел в глубину сада, где стояла каменная скамья. – Я не уверен, что Джоффре – Борджиа. Говорю об этом с болью в сердце, но твоя мать была замужем, когда родила его, а я к тому времени… в общем, был не так увлечен ею, как прежде. Как я могу быть уверен, что Джоффре не сын ее мужа?
Не поэтому ли наша мать не говорила Джоффре о папочке? Не сомневалась ли и она тоже? Мой младший брат всегда искал благосклонности babbo, точно как Чезаре в его возрасте, а babbo всегда проявлял благосклонность только к Хуану. Но у Чезаре, по крайней мере, не было сомнений в том, что он сын папочки, а бедняжка Джоффре…
– Но достаточно на него посмотреть, чтобы убедиться, что он настоящий Борджиа, – сказала я. – Он похож на меня.
– А ты похожа на мать. Вот и весь сказ. Я, конечно, буду заботиться о Джоффре так, как если бы он был моим сыном, не позволю его обижать. Но я не могу разрешить, чтобы он жил в твоем доме… – Он поднял палец, призывая меня к молчанию. – А в связи с этим хочу тебе сказать вот что.
На его лице появилось мрачное выражение. Я примостилась на краю скамьи, глядя, как он кусает нижнюю губу. Вид у него был усталый: под глазами синяки, кожа землистая. В простой черной тунике и рейтузах, поцарапанных сапогах, обхватывающих его крупные икры, без своих официальных регалий, он напоминал расчетливого уличного торговца. Я всегда восхищалась тем, как он избегает внешних эффектов. Среди кардиналов в ярких красных мантиях и епископов в фиолетовых он выделялся простотой одежды. И вот необъяснимым образом эта его простота сегодня показалась мне обескураживающей. Я словно ожидала, что после избрания он каким-то чудесным образом преобразится, что его непогрешимость проявится внешне, выделяя его среди простых смертных.
Но ведь Джулия говорила, что римский папа все равно остается человеком.
– Джулия рассказала мне о вашем сегодняшнем разговоре. – Он выдвинул нижнюю челюсть, и я заволновалась. – Ей кажется, что ты недовольна. Ее даже расстроил твой тон.
Я прикусила губу, проглотив готовый ответ, что Джулии лучше было подумать о собственном поведении, чем расстраиваться насчет меня.
– Она ошибается, – пробормотала я вместо этого. – Я никогда не буду недовольна тобой.
– Не мной. – Он посмотрел на меня. – Она считает, что ты недовольна нами.
Я погрузилась в молчание.
– Я понимаю, – продолжил он. – Наверно, тебе было нелегко узнать, что твой отец стал верховным понтификом, и одновременно услышать, что Джулия и я, что мы…
Он помолчал, и в молчании напряженность между нами все нарастала.
– Это правда? – нерешительно спросила я. – Она носит ребенка от тебя?
Он кивнул. Его черты преобразились неожиданной радостью, глаза засветились, как и при виде меня. У меня перехватило дыхание. Он был счастлив. Он хотел рождения этого ребенка. Может быть, у него родится дочка, маленькая девочка, еще одна farfallina…
Эта тревожная мысль настолько поглотила меня, что я чуть не спросила: если он сомневается в своем отцовстве относительно Джоффре, то почему так уверен насчет ребенка Джулии? Пусть ее муж и живет где-то далеко, однако мне казалось, что и он тоже может быть отцом ребенка. Но я сдержалась, ибо чувствовала: любые мои слова натолкнут его на мысль, что я только и пытаюсь посеять рознь.
– Я считал, что вы с Джулией друзья, – сказал он. – Она говорит, что считает тебя сестрой. Мне было бы больно узнать, что ты думаешь иначе.
– Да, иначе, – преодолевая себя, ответила я: не любила ему лгать. – Только когда она сказала мне…
И опять слова застряли у меня в горле. Таких взрослых разговоров с отцом я еще не вела. Всего несколько дней назад я вышивала для него подушку, а сейчас говорила о его детях и любви к женщине, которая могла вытеснить меня из его сердца. Мне бы хотелось остановить происходящее, вернуться во вчерашний день, когда я стояла на лестнице и смотрела на входящую с улицы Джулию. Хотелось забыть обо всем, что стало мне известно. Если взрослая жизнь подразумевает все это, я предпочла бы оставаться ребенком.
– Лукреция, я всегда хотел одного: защитить тебя от этого мира, о жестокостях которого не должна знать ни одна девочка, пока не придет ее время, – сказал папочка. – Но Джулия говорит, что тебе пора занять место, подобающее твоему положению.
– Я думала, что уже его заняла. Разве я не твоя дочь?
Мой голос поневоле дрожал. Мне отчаянно хотелось услышать, что он все еще любит меня больше всего на свете, что я его любимое дитя. Но в моих ушах звучали слова матери: «Что бы тут ни случилось, не думай, что это как-то повлияет на твою судьбу», пронзившие все мое существо жутким страхом. Что, если он больше не сможет любить меня, как прежде, потому что теперь он папа римский и должен выдать меня за какого-то испанского аристократа?
У него тоже был испуганный вид.
– Ах, моя farfallina, неужели ты думаешь, я когда-нибудь перестану тебя любить?
– Не знаю, папочка. – Я отвела взгляд. – Ты любишь Джулию и ее ребенка. Может быть, теперь они для тебя важнее.
Он взял меня под подбородок:
– Если ты веришь в это, то ты вовсе не так умна, как говорят монахини Сан-Систо и Адриана. Я никогда никого не смогу любить так, как тебя. – Он улыбнулся. – Но я не только твой отец. Я еще и мужчина. А мужчинам нужна и другая любовь.
То, что он говорил словами Джулии, пронзило мое сердце больнее ножа.
– Разве меня тебе не достаточно?
– Девочка моя, конечно достаточно. Можешь не сомневаться. Но наша любовь чистая, это не то что страсть между мужчиной и женщиной. Такую страсть дает мне Джулия и почти ничего не просит взамен. Как и Ваноцца в прежние времена. Она доставляет мне радость. Ты ведь хочешь, чтобы я был счастлив, правда?
Я не могла с ним согласиться. Если моя мать была мне безразлична, то с Джулией дела обстояли иначе. Я подозревала, что она не согласится жить так, как живет Ваноцца, сохраняя ради приличий дистанцию. Но я держала свои мысли при себе, потому что никогда не испытывала той страсти, о которой он говорил. Я знала только одно: он заставил меня посмотреть на него в новом свете, я уже видела в нем не безупречного защитника, а человека со своими потребностями, которых я не понимала и не имела ни малейшей возможности удовлетворить.
– Джулия сказала мне, что ты отменишь мое испанское обручение, – резко сказала я.
Он отвернулся, и я затаила дыхание, готовя себя к худшему – к известию, что он в конечном счете решил-таки отправить меня в Испанию. Но потом он снова повернулся ко мне.
– Думаю, хватит тебе на сегодня неожиданностей, – мягко произнес он. – Предоставь мне заботы о будущем. И потом, в ближайшие дни ты будешь занята: вы с Джулией и Адрианой переезжаете в палаццо кардинала Дзето Санта-Мария ин Портико. – Он усмехнулся, как делал всегда, поднося мне подарки. – Я приказал отремонтировать все помещения палаццо, потому что для моей farfallina годятся только лучшие римские резиденции. У тебя будут собственные покои с подобающей тебе свитой. – Он подмигнул и пододвинулся поближе ко мне. – Одно из преимуществ папского престола: я могу делать то, что считаю нужным, в разумных пределах. В дополнение к твоему новому палаццо я построю покои в Ватикане, чтобы для всех моих детей там хватило места.
