– Да, за деньги невозможно сделать все, – сказал Юй, повторяя фразу из современного фильма, – но без денег не сделаешь ничего.
– Единственный выход для бедняков как-то поправить свои дела – тоже уехать за границу. Иначе на них будут смотреть как на бестолковых, ленивых или недотеп. Настоящий порочный круг! Вот потому-то все больше местных жителей стремятся уехать за океан.
– И Фэн тоже уехал именно поэтому?
– Во всяком случае, у него это была одна из причин. Они подошли к дому Вэнь. Старый, возведенный, видно, еще в начале века, но не маленький, с передним и задним дворами и с хлевом, по сравнению с недавно отстроенными особняками он казался еще более жалким и захудалым. На двери висел медный замок. Чжао открыл его лезвием перочинного ножа. В переднем дворе Юй заметил в углу две корзины с пустыми бутылками из-под вина.
– Фэн много пил, – пояснил Чжао. – Вэнь собирала бутылки, а потом сдавала.
Они осмотрели стены двора, верх которых был покрыт густым слоем пыли, но следов проникновения с улицы не обнаружили.
– Ничего подозрительного не нашли среди оставленных в доме вещей? – спросил Юй, когда они вошли в дом.
– А здесь и нечего было оставлять.
Во всяком случае, мебели, считай, действительно всего ничего, заметил про себя Юй, доставая блокнот. Гостиная выглядела безнадежно голой. Лишь шаткий стол с двумя деревянными лавками. Однако под столом стояла корзина с жестяными банками и пластиковыми пакетами с каким-то содержимым. На одном пакете была надпись: «Осторожно. Огнеопасно». Что бы там ни находилось, обычно люди не держат дома такие вещи.
– Что в банках?
– Вещество, которым Вэнь пользовалась для своей работы, – пояснил Чжао.
– Какой же работой она занималась дома?
– На фабрике она выполняла очень простую работу, имела дело с различными химическими абразивами. Окунала в них пальцы и терла точные детали до тех пор, пока они не становились абсолютно гладкими. Так сказать, представляла собой живой шлифовальный станок. Здешние крестьянки зарабатывают в зависимости от количества сделанной продукции, то есть им платят поштучно. Вот Вэнь и приносила домой абразивы и детали, чтобы по вечерам заработать еще несколько юаней.
Они прошли в спальню. Старая кровать была огромной, с вырезанным на деревянном изголовье узором. Кроме нее, в комнате стоял комод, по-видимому работы того же столяра. В ящиках валялись какое-то тряпье, старая одежда и другие ненужные вещи. Один ящик заполнен детской одеждой и ботиночками, видно принадлежавшими ее погибшему сыну. В другом Юй обнаружил фотоальбом, где было несколько старых фотографий Вэнь.
На одной Вэнь была снята на шанхайском вокзале, она высунулась из окна вагона и махала рукой людям на платформе, которые, судя по всему, пели и выкрикивали революционные лозунги. Эта сцена была знакома Юю: Пэйцинь вот так же махала на прощание из окна своей семье на платформе того же самого вокзала. Он спрятал в свой блокнот несколько фотографий.
– А у Вэнь есть недавние снимки?
– Только один – для паспорта.
– Даже свадебной фотографии нет?
– Нет.
Странно, подумал Юй. В Юньнани, хотя они с Пэйцинь не регистрировали брак, боясь, что им потом не разрешат вернуться в Шанхай, она все-таки настояла на том, чтобы их сфотографировали в традиционной позе жениха и невесты. И сейчас, много лет спустя, Пэйцинь так и называет ту фотографию «свадебной».
В нижнем ящике комода они нашли несколько детских книжек, словарь, обрывок старой газеты, датированной несколькими месяцами назад, томик «Сна в Красном тереме», изданный до культурной революции, и антологию лучших стихотворений за 1988 год…
– Сборник стихов 1988 года, – обернувшись к Чжао, сказал Юй. – Странно его здесь видеть.
– Да, мне тоже так показалось. – Чжао взял сборник в руки. – Но видите, между страницами вложены образцы вышивки? Деревенские жители для этого и пользуются книгами.
– Да, и моя мама тоже так делала. Так они не помнутся. – Юй полистал томик. Никакой надписи. В оглавлении имя Вэнь тоже не значилось.
– Вы хотите послать его вашему старшему инспектору, любителю поэзии?
– Нет, не думаю, что сейчас у него найдется время для стихов. – Тем не менее Юй сделал пометку в блокноте. – Да, вы упомянули, что она работала на фабрике деревенской коммуны. Но ведь система коммун уничтожена несколько лет назад.
– Верно. Просто люди привыкли ее так называть.
– Мы можем сходить туда сегодня?
– Управляющий уехал в Гуанчжоу. Я договорюсь, чтобы он встретился с вами, как только вернется.
Закончив осмотр дома, они направились в контору деревенского комитета. Старосту деревни они не застали. Старушка лет восьмидесяти узнала Чжао и угостила их чаем. Юй позвонил в управление полиции Шанхая, но старшего инспектора Чэня тоже не застал на месте.
Приближалось время обеда. Чжао уже не возвращался к своему плану приема коллеги из крупного города. Они зашли в заурядную лапшевную – железная печурка, топившаяся углем, и несколько глиняных горшков перед покосившимся домиком. Ожидая, пока им приготовят лапшу с рыбными фрикадельками, Юй повернулся посмотреть на рисовое поле.
В основном в поле гнули спину пожилые и молодые женщины с повязанной белыми полотенцами головой и в высоко подвернутых рабочих шароварах.
– Вот вам еще один признак утечки людей за границу, – сказал Чжао, как будто угадал мысли Юя. – Эта деревня – типичное явление для нашего района. Почти у двух третей семей мужья уехали за границу. А если муж остается дома, то на семью как будто ложится позорное пятно. Так что в деревне практически нет молодых и зрелых мужчин, а вместо них работать в поле приходится их женам.
– И сколько же времени им приходится жить без мужа?
– Да лет семь-восемь, пока он не получит за границей вид на жительство.
После обеда Чжао предложил походить по домам, расспросить о Вэнь соседей. Спустя три часа Юй понял, что вряд ли они узнают что-нибудь новое и важное. Как только разговор касался незаконной перевозки людей за океан или деятельности банды, они натыкались на упорное молчание. А к самой Вэнь односельчане относились с необъяснимой неприязнью. По их словам, все эти годы Вэнь держалась очень замкнуто. Они по-прежнему называли ее «женщиной из города» или «грамотной», хотя она работала больше, чем большинство местных. Обычно утром Вэнь приходила на фабрику, вечером работала в огороде, а потом еще шлифовала те детали, которые забирала на дом. Все время в спешке, с опущенной головой, Вэнь не имела ни времени, ни, очевидно, желания разговаривать с людьми. Как объяснила Лу, ее ближайшая соседка, должно быть, Вэнь стыдилась Фэна, этого злобного олицетворения культурной революции. Поскольку она не общалась с односельчанами, никто и не заметил в ней ничего необычного 5 апреля, когда ее видели в последний раз.
