— Вовсе нет, — довольно нервно возразил Мартин. — И чем я могу… помочь прессе теперь, когда она меня нашла?
Сейдж уклонился от прямого ответа. Повисла пауза — Мартин догадался, что он прикуривает сигарету. Урбан приготовился выслушать вопрос и был очень обескуражен, когда Тим сказал:
— Просто хочу напомнить, что завтра вечером ты обещал прийти, любовь моя.
Мартин совсем забыл о вечеринке. Настолько, что принял приглашение Гордона пойти в театр. Внезапно он понял, как его раздражает — и всегда раздражало, — когда Тим называет его «любовь моя». Это гораздо хуже, чем «мой дорогой».
— Извини, — сказал Мартин. — Боюсь, что не смогу. Я буду занят.
— Мог бы сообщить мне, — упрекнул его Тим.
— Извини, — повторил Урбан и, пытаясь оправдаться, прибавил: — Не думал, что это необходимо для такого рода вечеринок.
Если бы по телефону можно было услышать, как приподнимаются брови собеседника, Мартин обязательно бы это услышал.
— Какого рода вечеринок? — Сейдж растягивал слова, и голос его стал жестче. — Это будет званый ужин. Разве ты этого не понял, когда я сказал приходить в семь? Нас будет всего восемь человек. — Последовала долгая, тягостная для Мартина пауза. — Я планировал особый праздник.
— Уверен, что мое отсутствие не испортит вам вечер.
— Наоборот, — холодно возразил Тим. — Мы будем чувствовать себя брошенными.
Трубка опустилась на рычаг. Еще никто так не обрывал разговор с Мартином. Он чувствовал себя несправедливо наказанным. Конечно, Урбан и раньше все время отказывался приходить в гости к Тиму, но теперь, если бы ему прямо сказали, что это не будет шумное пьяное сборище в тесной полутемной квартире, он не забыл бы о вечеринке и обязательно пришел. Если друг задумал что-то отпраздновать, то почему прямо не сказал ему, когда приглашал в прошлую пятницу? Мартин вдруг почувствовал неприязнь к Сейджу, причем довольно острую. Когда придет ответ от налогового инспектора, он не станет звонить ему, а отправит официальное письмо. Хватит с него Тима — пока. Пусть пройдет несколько недель, а потом — возможно, на Рождество — он ему позвонит.
Этой ночью ему приснился Тим, в первый раз за несколько недель. Они были в доме в Страуд-Грин, который Мартин никогда не видел наяву. Тим называл дом отвратительным, и он оказался даже хуже, в своем гротескном убожестве словно сошедшим со страниц книг Диккенса — череда захламленных крысиных нор, пропахших гнилью. Они с Тимом о чем-то спорили, Мартин почти не понимал о чем, и каждый пытался разозлить другого: Мартин — какой-то неестественной напыщенностью, а Тим — оскорбительной манерностью. Наконец терпение Урбана иссякло, и он бросился на Тима, но тот отразил удар, и они, схватившись, упали на мягкий, пыльный, обтянутый красным бархатом диван, который занимал полкомнаты. Продолжать схватку здесь было невозможно, поскольку, несмотря на то что они по-прежнему боролись, обхватив друг друга за шею, красный бархат стал вдруг влажным и топким, начал затягивать их в глубину дивана. Вернее, затягивать Мартина. Тима там больше не было — красный бархат превратился в губы Тима, и Мартин погрузился в них по горло, затягиваемый долгим, жадным поцелуем…
От таких снов обычно просыпаешься внезапно, с чувством раскаяния и неловкости. К счастью, когда Мартин проснулся, часы показывали половину девятого — после подобных видений ему совсем не хотелось оставаться в постели. Придя в себя, он увидел, что его ждет приятный день, гораздо лучше, чем можно было ожидать от ноябрьской субботы. Довольно тепло, туманно, а солнце, похожее на лужицу расплавленного серебра, поднялось над куполом церкви Святого Иосифа, нефритово-зеленым и сияющим в его еще слабых лучах.
К обеду туман рассеялся, солнце стало ярким, и Мартин задумался, не пройтись ли пешком до «Фляжки», где по субботам они пропускали по стаканчику с Норманом Тремлеттом. Прогулка занимала около четверти часа — две или три минуты на машине, но если идти пешком, то возвращаться пришлось бы тоже пешком. В последующие недели он часто думал, что, если бы решил прогуляться, его не оказалось бы дома, когда прозвенел звонок в дверь, и он никогда бы не встретил Франческу. Почему он не пошел пешком? Единственная причина — лень. Прилив энергии стал поводом для прогулки, которая закончилась встречей с Тимом; лень предотвратила прогулку, которая помешала бы ему встретить Франческу. Мартин чувствовал, что в этом есть некий смысл, хотя не мог сказать, какой именно.
Он решил, что пришла мисс Уотсон. Пожилая дама ни разу не приходила к нему, но ведь прежде он не предлагал купить ей дом, и Мартин почти не сомневался, что это она. Он открыл дверь с широкой, доброжелательной улыбкой на лице.
За дверью стоял мальчик с букетом огромных ярко-желтых махровых хризантем. У мальчика были черные брови, густые и ровные, темно-карие глаза и ярко-розовые щеки. Одет он был в джинсы и нечто вроде темно-синей парусиновой туники; волосы спрятаны под шерстяной шапочкой.
Мистер Урбан? — спросил он голосом, который Мартину показался похожим на женский.
— Да, совершенно верно, — ответил тот. — Но это не может быть мне.
— Вы мистер Мартин У. Урбан, и это номер двенадцать, Кромвелл-корт, Чемели-лейн, Хайгейт?
— Да, конечно, но я по-прежнему не могу…
— Они точно для вас, мистер Урбан. — Посыльный вдруг сдернул шапочку, высвободив густую гриву длинных волос, волнистых и блестящих. Волосы были темно-каштановыми, почти два фута длиной и явно принадлежали девушке лет двадцати. Голос у нее был серьезный, и говорила она довольно медленно. — Сегодня очень теплый день, правда? Не знаю, зачем я это надела… Смотрите, на карточке написано, что они для вас.
Мартин заставил себя отвести взгляд от ее волос.
— Пожалуйста, входите, я не хочу держать вас на пороге. — Она вошла, как ему показалось, довольно робко и остановилась между открытыми дверьми, не зная, куда направиться. — Сюда, — пригласил он. — Мужчинам обычно посылают цветы только в том случае, если те больны.
Девушка рассмеялась. В комнате, очень светлой от большого окна, Мартин поразился, какая она хорошенькая. Высокая, очень стройная, с чудесным румянцем на лице, который от смеха стал еще гуще. Хорошо, что он не признался, что поначалу принял ее за мальчика! Хотя стройная фигура, эти густые брови, открытый взгляд и мальчишеский вид только усиливали ее женскую привлекательность. Внезапно Мартин почувствовал сильный, агрессивный, горьковатый запах хризантем.
— С ними прислали карточку? — Он взял у девушки цветы и нашел карточку, прикрученную проволокой к связке жестких влажных стеблей. Текст был напечатан, подпись неразборчива.
— «Спасибо за все, — прочел вслух Мартин. Я никогда не забуду того, что вы сделали».
— Вместо подписи закорючка. Думаю, этот человек пришел в магазин и сам расписался. — Девушка выглядела расстроенной. — Кажется, Рэмси или Боуси? Нет? Если хотите, я попробую выяснить.
Он стоял у окна и видел на подъездной дорожке к дому фургон, в котором приехала девушка. Это был темно-синий автомобиль с розовой надписью: «„Блумерс“, 414 Арчуэй-роуд, № 6».
