Ему, конечно, нравилось быть кумиром этого молодого пацана. Нельзя сказать, что по своему характеру он был излишне падок на лавры, да и слишком редко они ему доставались, в основном в виде коротких скупых служебных поощрений – «Выражаю благодарность за успешно проведенную операцию». А иногда и вовсе лавры доставались в виде выговора. Чаще всего – за нарушение субординации. Поэтому Вершинин уже давно считал нормой, что его работа и вся его карьера усыпаны далеко не розами. Розы явно забирал себе кто-то другой, а ему доставался дикорастущий шиповник. Но он особо не переживал. А вот искреннее восхищение в глазах Опера, которое нередко замечал, когда возвращался с очередного разгрома наркопритона, было приятно. Вершинин, конечно, вида не показывал, но втайне считал, что вот, хоть в такой малой форме, но пришло к нему признание правоты его жестких методов и справедливости его сурового подхода.
Опер практически всегда таскал с собой цифровую камеру. Он обожал снимать, обожал кино, каждый день качал из Интернета пару новейших фильмов, не пропускал, по возможности, премьеры фильмов в кинотеатрах, честно приносил прибыль видеопиратам, первым покупая все фильмы на «Горбушке» еще до их выхода на мировые экраны. Опер мечтал, что когда-нибудь снимет свое кино – естественно, это будет боевик. Главную роль, возможно, сыграет он сам – к тому времени изрядно подкачается, плюс поработает над лицом, и будет здорово похож на своего начальника. Вершинина он тоже, конечно, пригласит, и его в первых же кадрах убьют, а Опер потом весь фильм будет за него мстить, потому что они были напарники. Вот такие мысли рождались в его голове.
Вершинин, естественно, не знал, что Опер мечтает снять свое кино, тем более, не знал, что в первых кадрах его убьют, а тот отомстит за него – Опер не решался пока рассказывать о своих сюжетных задумках. Поначалу эту камеру, постоянно присутствующую в руках Опера, Вершинин не одобрял, считал баловством. Но потом стал считать такое увлечение полезным, видя, что Опер частенько тайком снимает его, и как-то даже подумал: может, когда-нибудь, потом, через много лет, записи Опера будут смотреть молодые сотрудники и говорить: «Да, вот раньше работали люди!»
С тех пор майор хоть и не высказывал удовольствия от постоянного присутствия рядом этого «всевидящего ока» камеры, но и не запрещал Оперу себя снимать.
Вершинин повертел в руках камеру, нажал на большую красную кнопку и, поднеся ее к глазам, заглянул в экран камеры, но увидел только синий фон.
– Вы ее не включили, товарищ майор, – робко заметил Опер.
– Ты сказал нажать красную кнопку. Так?
– Так.
– Это кнопка красная? Красная, – раздраженно бросил Вершинин. Он не дружил с техникой, кроме огнестрельного оружия, конечно.
– Но вы не повернули флажок.
– Какой еще флажок?
– Надо повернуть вот этот флажок, потом нажать на красную кнопку. На экране возникнет надпись «Рекорд». Это значит «Запись», – терпеливо и предельно тактично объяснял Опер. – Товарищ майор, может, лучше я? Да и некогда вам.
– Может, лучше помолчишь? Ты не знаешь, что надо снимать.
– Так вы мне скажите, – не сдавался Опер.
– Дольше объяснять. Тебе что, заняться больше нечем?
– Нечем. Тут и без меня народу хватает.
Народу действительно было многовато.
– Ладно, возьми камеру, но снимать будешь то, что я тебе скажу. Усек?
– Усек, – улыбаясь, ответил Опер.
* * *
Почему вокруг него постоянно крутится этот Опер – пока не понимаю. Вершинину приятны лавры наставника? Вот уж чего-чего, а не заподозришь в нем педагогического таланта. Не представляю, что он может научить чему-то хорошему. Ну вообще-то, буду справедлив к Вершинину – он опытный оперативник, в этом смысле, конечно, много знает и умеет. Но, как бы это сказать потактичнее, все, что он знает и особенно умеет, носит очень уж эксклюзивный характер, методы уж больно авторские, вряд ли им можно научиться. С такими методами и с такой мордой надо родиться.
А может быть, за этим действительно что-то есть? Опер постоянно ведет видеозапись – и отнюдь не бесед о природе, а большинства операций с участием Вершинина. Разумеется, все эти записи – с разрешения руководства, они не копируются и хранятся только в Управлении. Но кто знает? Незаметно скопировать запись или тайком слить ее кому нужно, ничего не стоит. За эти любительские съемки стажера Опера какой-нибудь Седой, к примеру, с радостью заплатил бы совсем не стажерские, а вполне профессиональные деньги. Стоп, стоп! Что ты этим хочешь сказать? Подозреваешь Опера в том, что он – агент? Этого мальчишку? Ну, это уже паранойя, заработался.
Хотя, с другой стороны, почему бы нет? Опять же, в сегодняшнем мире все не так, как во вчерашнем. Мальчишка-хакер сегодня может на пару дней остановить весь Пентагон, или ограбить до нитки банк, или разработать и осуществить кровавое убийство. Почему же мальчишка-оперативник не может работать на врага?
Да, если так будет продолжаться, скоро я начну подозревать самого себя, точно. Так нельзя. Это просто мальчишка, которому нравится быть оперативником, ездить на операции с Вершининым и любоваться его красивой грубой работой. Все очень легко и чисто по-человечески объяснимо. Ну конечно!
А все-таки надо будет узнать, как, кстати, Опер попал в Управление? Кто его рекомендовал?
* * *
Вершинин выглянул из укрытия. Надо было осмотреться и принюхаться перед началом операции. Да, именно два этих слова он применял, когда говорил о подготовке к операции, предпочитая именно – осмотреться и принюхаться. Превыше всего Вершинин ценил свою интуицию оперативника. Это тем более удивительно, что проколы у этого могучего служебного инструмента бывали. Но о своей интуиции он думал так же, как и о своей работе в целом, – проколы у каждого случаются, не ошибается только тот, кто ничего не делает. В кабинете легко выглядеть умным.
«Стрелка» была забита на двенадцать часов пополудни, времени оставалось все меньше. Не упустить бы чего. Поэтому Вершинин теперь осматривался и принюхивался. Делал он это очень простым способом – угрюмо смотрел даже не по сторонам, а как бы никуда конкретно. Этот метод действительно часто давал результаты. Такой поверхностный взгляд на место операции очень часто позволял увидеть то, что можно пропустить, педантично «высматривая» каждый квадратный метр. Пока Вершинин не видел ничего «лишнего».
* * *
Что я могу сказать – интуиция, конечно, прекрасная вещь. Но при одном условии – если удается сохранить отстраненность. А это очень трудно. Мы не видим и не слышим себя со стороны – вот почему так странно бывает услышать свой голос в записи или увидеть у себя какое-то странное, будто не родное выражение лица. Нам не дано полноценно воспринять себя со стороны. А интуиция – встроенный в нас инструмент. Она может говорить правду, но может и обманывать, точнее, обманываться. Каждый человек склонен к самообману. Например, если ты знаешь, что все хорошо обдумал и подготовил, нужно обладать огромным запасом самокритики, чтобы позволить интуиции допустить, что все идет не так. Или хотя бы что-то идет не так. Ну а если ты и вовсе не склонен к тщательному планированию, а всецело полагаешься на интуицию, – тогда вероятность, что она тебя обманет, очень велика. Потому что нет такого объективного источника – интуиция. Интуиция – это часть нас. Подсказать что-то полезное и правдивое она может, только если ей не мешают. Работать.
